Валери сидела, застыв, словно статуя, едва дыша, и взгляд ее блуждал в темнеющем за окном небе. Голос умолк, но она боялась пошевелиться. Потом мало-помалу она начала понимать, что это был не плод фантазии, не шутка, которую мог сыграть с ней перевозбужденный ум. Голос, живой, реальный, его голос произнес эти слова здесь, рядом с ней.
Она повернулась к двери и едва сдержала крик, потому что увидела прямо перед собой смуглого итальянского наемника, определенного ей в сторожа по причине незнания им французского и смотревшего на нее со странной настойчивостью.
Он так тихо подкрался, что она не слышала его шагов, и теперь стоял, наклонившись вперед и своей позой до странности напоминая зверя, припавшего к земле и готовящегося к прыжку. Но его взгляд гипнотически приковывал к себе ее взор. И пока она растерянно смотрела на его глаза, его губы шевельнулись, и тот же голос произнес на чистейшем французском:
— Не бойтесь, мадемуазель. Я тот самый неудачник Гарнаш, тот недостойный глупец, чей горячий нрав разрушил надежду на спасение, которая была у нас всего неделю назад.
Не в силах отвести взгляд, она почувствовала, что сходит с ума.
— Гарнаш! — хриплым шепотом произнесла она. — Вы Гарнаш?
Голос, несомненно, принадлежал Гарнашу, и никому иному. Такой голос было невозможно не узнать. И нос был носом Гарнаша, хотя странно испачканным, а эти проницательные голубые глаза — его глаза. Но каштановые с проседью волосы были теперь черны, а рыжие усы, топорщившиеся, как у дикого кота, тоже почернели и, низко свисая, скрывали тонкие линии его рта. Жуткая щетина отрастающей бороды исказила его лицо и подбородок, изменив их резкие очертания, а чистая, здоровая кожа, которую она запомнила, приобрела грязно-коричневый оттенок.
Вдруг на его лице заиграла улыбка, которая убедила ее и отогнала прочь последние сомнения. Она мгновенно вскочила.
— Месье, месье, — только и смогла она вымолвить: ей хотелось обвить руками шею этого человека, как будто это был ее отец, и выплакать у него на плече внезапно наступившее облегчение и все прочие чувства, вызванные его неожиданным появлением.
Гарнаш видел волнение девушки и, чтобы успокоить ее, улыбнулся и принялся рассказывать ей о том, как вернулся и был представлен мадам в качестве человека, не знающего французского.
— Судьба оказалась благосклонна ко мне, мадемуазель, — говорил он.
— Я сомневался, что мое лицо можно изменить, но в том, что вы видите, нет моей заслуги. Это работа Рабека, самого изобретательного слуги, когда-либо служившего такому глупому господину. Мне помогло также то, что в молодости я провел десять лет в Италии и так усвоил язык, что обманул даже Фортунио. Именно это обстоятельство усыпило их подозрения, и если не придется оставаться здесь столь долго, что краска смоется с моих волос и бороды, а пятна на лице исчезнут, думаю, мне нечего бояться.
— Но, месье, — вскричала она, — вам надо бояться всего!
В ее глазах появилась тревога.
Вместо ответа он вновь рассмеялся.
— Я верю в свою удачу, мадемуазель, и думаю, что сейчас она улыбнулась мне. Направляясь в этом наряде в Кондильяк, я, честно говоря, почти не надеялся на то, что меня, благодаря незнанию французского языка, назначат вашим тюремщиком. Мне трудно было скрывать радость, когда я узнал их замыслы, но делал вид, что ничего не понимаю. Ну а все остальное по сравнению с этим — сущие пустяки.
— Но что вы сможете сделать в одиночку, месье, — спросила она, и в ее голосе послышалась нотка раздражения.
Он подошел к окну и оперся локтями о подоконник. Свет короткого дня за окном быстро угасал.
— Я еще не знаю. Но я здесь для того, чтобы найти способ. Я буду наблюдать и размышлять.
— Вы знаете, какой ежеминутной опасности я подвергаюсь! — вскричала она и, вдруг сообразив, что он мог подслушать разговор вдовы с сыном, внезапно залилась краской смущения, которая тотчас отхлынула, оставив ее щеки мраморно-бледными. Валери была благодарна сумеркам и тени за то, что они делали выражение ее лица трудноразличимым.
— Если вы считаете, что, вернувшись, я снова проявил неуместную горячность…
— Нет-нет, месье, напротив: ваши храбрость и благородство превыше всяких похвал. В самом деле, у меня нет слов, чтобы выразить восхищение вашим поступком.
— Это пустяки в сравнении с мужеством, которое потребовалось для того, чтобы предоставить Рабеку для его ужасной работы свое лицо, к которому я уже как-то привык и привязался.
Он готов был все обратить в шутку, лишь бы не объяснять ей, что только непомерная гордость вернула его обратно, хотя он уже был на пути в Париж, что только неспособность вынести насмешки, которые выпадут на его долю, когда он объявит во дворце королевы о своей неудаче, привела его назад.
— Ах, но что вы сможете сделать в одиночку? — повторила она.
— Дайте мне хотя бы день или два, чтобы все продумать, дайте мне осмотреться. Здесь должен быть какой-то выход. Я не для того пошел на это, чтобы потерпеть поражение. Но, если вы думаете, что я переоценил свою силу и изобретательность, если хотите, чтобы я искал людей для штурма Кондильяка, пытался взять его силой оружия, дабы утвердить волю королевы, скажите мне об этом, и завтра меня здесь не будет.
— Куда же вы пойдете? — воскликнула она, и ее напряженный голос выдал испуг.
— Я буду искать помощь в Лионе или в Мулене. Я попробую найти верных солдат, которые последуют за мной в силу моих полномочий, позволяющих требовать любую необходимую мне поддержку, особенно если я скажу, что в Гренобле мне в ней отказали. Я, правда, не слишком уверен в этом, поскольку мои полномочия распространяются только лишь на Дофинэ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80