Испанцы вполне разумно заключили, что брандеры нашпигованы порохом — так оно и было бы, имей англичане лишний порох. Зная, какие страшные разрушения причинят последующие взрывы, испанцы, не поднимая якоря, обрубили якорные цепи и ушли в море. На рассвете Медина Сидония обнаружил, что англичане следуют за ним по пятам. В тот день разыгралось самое страшное морское сражение. К вечеру могущество Армады было подорвано. Теперь англичанам оставалось лишь отогнать их подальше в Северное море, где они не смогут больше угрожать Англии. Из ста тридцати кораблей, гордо покинувших Тагус, почитавших себя орудием Господа, которым он защитит свое дело, сохранилось семьдесят.Медина Сидония молил лишь о том, чтоб ему дали спокойно уйти. Силы его были на исходе, и он был рад, что ветер надувал его паруса, избавляя от риска нового морского боя. Как овчарки, гонящие стадо, английские корабли теснили Армаду, пока она не ушла далеко на север, а потом оставили на волю ветра и Господа, во имя которого они и отправились в этот крестовый поход. ГЛАВА IV. СЭР ДЖЕРВАС Ясным августовским днем Кросби в числе многих гостей был приглашен в просторную гостиную королевского дворца Уайтхолл.Безоблачное голубое небо создавало иллюзию покоя после недавних яростных штормов на море, сотрясавших небо и землю. Моряки радовались, что вернулись живыми после погони за Армадой и привели в Темзу свои суда в целости и сохранности. Солнце ярко светило в высокие окна, из которых открывался вид на реку, где были пришвартованы барки; на них прибыли по приглашению королевы адмирал и офицеры флота.Оказавшись в таком достойном высокочтимом обществе, Кросби испытал чувство гордости и благоговения; он с интересом глядел по сторонам. На стенах гостиной висело множество картин, но все они были занавешены, яркая восточная скатерть с пестрым узором покрывала квадратный стол посреди гостиной; у стен, отделанных деревянными панелями, стояли стулья с высокими резными спинками, на их красном бархате красовались геральдические щиты. На каждой четверти щита на красном или лазурном фоне английские леопарды чередовались с французскими королевскими лилиями. Все стулья были свободны, кроме высокого кресла с широким сиденьем и подлокотниками с позолоченными львиными головами.На этом кресле между двумя окнами восседала спиной к свету женщина, которую с первого взгляда можно было принять за восточного идола — по обилию драгоценностей и ярких пестрых украшений. Худобу ее скрывало платье с фижмами. У нее было ярко нарумяненное, узкое, хищное лицо с тонким орлиным носом и острый, выдающий раздражительную натуру подбородок. Брови были насурмлены, и к алости губ природа не имела никакого отношения. Над высоким и широким, почти мужским лбом громоздился чудовищный убор из белокурых накладных волос и целого бушеля низаного жемчуга. Многочисленные нити жемчуга закрывали шею и грудь, будто восполняя былую перламутровую белизну давно увядшей кожи. Горловина платья была отделана кружевным воротником неимоверной величины, торчавшим позади, словно расправленный веер. Он переливался жемчугами и бриллиантами. Драгоценными камнями сверкало и золототканное платье, расшитое хитроумным узором из зеленых ящериц. Она поигрывала платочком, отороченным золотыми кружевами, демонстрируя изумительно красивую руку, которую время пока щадило, и прикрывая потемневшие с годами зубы: тут уж никакие белила не помогали.Позади, справа и слева стояли фрейлины королевы, девушки из самых благородных семейств Англии.Кросби ранее представлял себе королеву по описанию лорда Гарта. Портрет дамы, которую любил его несчастный друг, граф рисовал с несвойственной ему ныне восторженностью, не жалея красок. И Кросби, явившись на прием, позабыв, что с тех пор, как лорд Гарт лицезрел королеву в последний раз, прошло сорок лет, полагал, что она — яркое воплощение женской красоты. То, что предстало его взору, потрясло его несходством с воображаемым идеалом.Ее приближенные еще больше подчеркивали это несоответствие. Слева стоял высокий сухопарый джентльмен в черном. Резко очерченное лицо, длинная белая борода, отнюдь не придававшая плугу вид патриарха. Это был сэр Фрэнсис Уолсингем. Полной противоположностью ему был герцог Лестер справа. Когда-то, по слухам, самый красивый мужчина в Англии, он теперь был тучный, нескладный, с воспаленным пятнистым лицом. Роскошное одеяние и высокомерно поднятая голова лишь усиливали нелепость его облика.Но королева, видимо, была иного мнения, и доказательством тому было его место при дворе, а еще больше — тот факт, что герцог Лестер был назначен верховным главнокомандующим наземными войсками, которые готовились отразить испанское вторжение. Конечно, лучшего организатора маскарадов и пышных процессий было не сыскать не только в Англии, но и во всей Европе. Но, к счастью для Англии и самого Лестера английские моряки не дали ему возможности продемонстрировать свои способности в сражениях с принцем Пармским.В честь этих отважных моряков и был устроен прием. Адмирал лорд Говард Эффингем, высокий, подтянутый, докладывал королеве о боевых сражениях в Ла-Манше, спасших Англию от испанской угрозы. Он говорил живо и кратко. Порой лапидарность его повествования не удовлетворяла ее величество, и она прерывала адмирала, чтоб выяснить какую-то деталь, или требовала более подробного описания какого-нибудь события. Это произошло и когда адмирал описал затруднительное положение, в котором они оказались: Медина Сидония бросил якорь во французских нейтральных водах, и пришлось уточнять позицию испанские кораблей на рейде, чтоб послать брандеры и поджечь их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13