С тяжелым сердцем милорд уселся за стол и потянулся к перу. Почти не читая, поставил свою подпись под первым документом, взял следующий – через несколько минут все было кончено, и его светлость отбросил перо.– Что, нельзя было подождать до утра?– Нет, нельзя. – Голос Овербери был холоден. Он продолжал стоять у стола. – Это наиболее срочные бумаги. Внизу ждет курьер, чтобы отвезти их в Дувр. Ты что, полагаешь, дела государственные будут ждать, пока ты развлекаешься с этой особой?– Особой?! – вскричал Рочестер и вскочил. – Ты сказал – «этой особой»?!– Вот именно! А ты думал – дамой? Да она так же похотлива, как вся ее порода, она ничем не отличается от своей сводни-маменьки!Овербери стоял перед его светлостью, выпрямившись в полный рост и дрожа от напряжения и гнева.– И ты станешь отрицать? Ты посмеешь отрицать? Да вспомни все: как она вела себя с тобой, пока муж был в отъезде, как якшалась с этой шлюхой Тернер и грязными колдунами, чтобы с помощью самого дьявола привязать тебя и освободиться от Эссекса!– Замолчи! Именем Господа заклинаю: молчать! – Дверь в галерею была распахнута, и яростный голос Рочестера слышался далеко. – Молчи, или я убью тебя!– Правильно, убей! И тогда ты, как шмель, погибнешь после первого же укуса, ибо потеряешь свое жало! – расхохотался Овербери. – Потому что без меня, я снова повторяю, ты – ничто. Я – твоя лестница наверх, это по мне ты вскарабкался на свои высоты. И теперь все мои труды, все мое терпение, все мои старания превращаются в ничто, ибо ты жаждешь погубить свою честь и себя самого этой нелепой женитьбой. Ты не посмеешь жениться на ней без моего согласия, потому что тогда – я тебя предупреждаю – тебе придется самому заниматься всеми делами, ты лишишься всех подпорок.Теперь уж и его светлость ответил на презрение презрением:– О, как страшно! Можешь убираться на все четыре стороны, и дьявол с тобой! Ноги мои достаточно крепки, я обойдусь и без подпорок!– Смотри, как бы не пожалеть – это мы, твой портной и я, сделали тебя человеком.Они стояли друг против друга, эти два человека, которые были близки, как никто, которые не могли существовать один без другого, и взоры их метали молнии. Оба с трудом обуздали себя, чтобы не схватиться врукопашную, и первым заговорил Рочестер, заговорил ровным, глухим голосом:– Сэр, вы только что произнесли слова, которые я не смогу ни забыть, ни простить. Слова, за которые вам в этой жизни. Богом клянусь, со мной не расквитаться.– Что ж, пусть так, – столь же спокойно ответил Овербери, казалось, клокотавший в нем огонь припорошило пеплом. – Завтра мы расстанемся. Я забираю свою долю и оставляю вас – отныне вы от меня свободны.– Прекрасно, освободите меня от себя, этого я больше всего и жажду, – таков был ответ, и лорд Рочестер пулей вылетел из комнаты.Овербери остался – недвижный, погруженный в свои мысли. Затем сложил документы, перевязал, запечатал пакет и кликнул Пейтона, чтобы тот передал пакет курьеру. Вышел из дворца и, словно во сне, побрел в свой дом на Кинг-стрит. Уже близился ясный апрельский рассвет, когда сэр Томас наконец лег в постель, но сон не шел к нему, сон гнали мысли. Вот и конец всем его надеждам, всем его гордым амбициям. Годы тяжких трудов – все насмарку. Завтра он, тот, кто обладал почти что царственной властью, тот, чью улыбку униженно ловили, чье одобрение вымаливали, снова станет ничем. Узы, которые пять лет назад связали его с Робертом Карром, разорваны, и этот его крах станет крахом обоих. И все это сотворила женщина, золотоволосая, синеглазая чаровница, ослепившая этого болвана до такой степени, что он не способен различать реальность.В горьких раздумьях он встретил утро, в горьких раздумьях отправился в свой кабинет в Уайтхолл, чтобы произвести окончательный расчет с Рочестером и завершить партнерство, принесшее им обоим такие богатые плоды.Уже близилось время обеда, но Рочестер все не появлялся. День подошел к вечеру – Рочестера не было. Не раз Овербери посылал за его светлостью, и всякий раз посланец возвращался с ответом, что милорда во дворце нет.На столе лежали нераспечатанные депеши. Клерки и секретари приходили за указаниями, и всем сэр Томас отвечал, что ждет его светлость. Он считал себя уволенным – слугой, выброшенным за ненадобностью, слугой, уходившим таким же нищим, каким нанимался на работу. Потому что, как и Рочестер, Овербери был неподкупен. Оглядываясь назад, он клял свою честность – другой на его месте, да и на месте куда менее ответственном, не преминул бы обогатиться. Теперь, сидя здесь, в своем бывшем кабинете, с серым от бессонницы лицом и покрасневшими глазами, он размышлял и об этом.Лорд Рочестер же провел почти весь этот решающий день в обществе лорда-хранителя печати: своей ночной выходкой сэр Томас завершил то, чего он больше всего стремился избежать, то, чего он больше всего боялся, – он бросил Рочестера в раскрытые объятия графа Нортгемптона.Нортгемптон, встревоженный, но и обрадованный, хранил на старом, сморщенном лице непроницаемое выражение.– Мы должны запечатать рот этому подлецу, пока он не натворил больших гадостей.– Не беспокойтесь, – сказал Рочестер. – С ним покончено. Ночью мы окончательно расстались, отныне он предоставлен самому себе. В голосе, который ему отвечал, прозвучала презрительная нотка:– Нет, это не конец. Он знает слишком много. Вы были чересчур доверчивы. вы, вполне вероятно, предоставили ему улики против себя, да даже и без улик он может наговорить столько, – а он умен, вы это прекрасно знаете, – что одних разговоров хватит, чтобы свести на нет все усилия по аннулированию брака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110