, я - полное собачье и еще шесть всяких разновидностей
дерьмо,? А что, это сейчас модно. А уж меня, к тому же, никто не заподозрит
в предвзятости.
- Я хочу написать книгу.
- Ах, он хочет написать книгу!, - чуть ли не крикнул, разойдясь, мой
агент, - Он хочет написать книгу! Сначала он врывается ко мне, ломает
мебель, бьет посуду, распугивает кошек и кричит, что он больше никогда пера
в руки не возьмет!, что люди не понимают его книг!, что он правдиво
живописует ужасы войны, а они, эти подонки из Министерства, награждают его
премиями за патриотизм, а придурки-пацифисты обвиняют его в разжигании новой
войны! Нет, какое чудо! Никто не понимает великого Малхонски, кроме его
самого и его кота, но тот, к сожалению, пока не научился писать рецензии! И
тогда Малхонски решает удалиться из мира, как Лев Толстой, и сидя на травке,
писать веселые книжки о птичках, как Пришвин. Уж не хочешь ли ты, чтобы я
прислал тебе свою коллекцию бабочек и впридачу купил двух канареек?
- Нет. Я хочу, чтобы ты мне достал мои записи на Европе.
Моисей надолго замолчал. Я не прерывал его раздумий, поглаживая больную
мочку уха.
- Дело еще хуже, чем я думал, - сделал он вывод, - теперь ты
действительно хочешь начать Третью мировую войну. Ты что, Кирилл, не
понимаешь какую кучу дерьма ты хочешь вывалить на человечество?
- Понимаю, - ответил я, - мы сами ее и наложили.
- А как же твой "Бежин луг" и прочие охотничьи рассказы? Впрочем,
можешь не отвечать. Я всегда знал, что эти твои планы гроша ломаного не
стоят. Пиши то, что знаешь лучше всех, либо то, что не знает никто. Охотник
и натуралист из тебя никудышный, с воображением у тебя всегда было
слабовато, а войну лучше тебя действительно никто не знает. Но сейчас ты
действительно делаешь крупную ошибку. Бочка с порохом уже готова, фитиль
вставлен и теперь ты хочешь его поджечь.
- Ну так ты мне поможешь, - начал терять я терпение, - или мне
обратиться в другое, менее склочное агентство?
- Вот тебе, - сунул мне дулю под самый нос вежливый рабби Моисей, - у
нас с тобой контракт. И хотя ты им подтерся и выкинул, он все еще в силе.
Если не хочешь ходить голым и сидеть в долговой яме на Валуне, дальше меня
тебе хода нет.
- Значит я на тебя рассчитываю.
Моисей закурил и, пуская дым себе под ноги, несколько минут помолчал.
Было тихо - в наш век интеллектроники нигде в доме не тикали часы, не текла
из крана вода и не скрипели половицы. Звуконепроницаемые окна не пускали в
дом шум ветра и дождя. Было неуютно.
- Знаешь, что сгубило евреев, когда в Германии к власти пришли
фашисты?, - спросил он.
Ремарка я читал, но соврал, желая дать Моисею возможность блеснуть
эрудицией и тем самым завоевать его благосклонность (хотя он и так был на
крючке):
- Нет, Моисей, не знаю.
- Их погубили рояли. Еврейские семьи очень музыкальны и почти в каждой
имелся рояль. А если хочешь драпать из страны, то такой громоздкий предмет с
собой не потащишь. Вот поэтому многие остались. Им жалко было расставаться с
роялями. Представляешь - не с деньгами в банке, не с заводами, не с
квартирой, в конце концов, а с роялем?
Моисей стряхнул пепел и продолжил:
- Так вот, к большому горю моих родителей, нам на ухо наступил один и
тот же медведь и поэтому я не имею рояля. И в случае чего, я всегда смогу
сбежать отсюда подальше. Хотя пока ума не приложу куда, - задумался он.
- Хорошо, Кирилл, я попробую это сделать. Только не надо лобызать мои
щетинистые щеки, ноги мыть, а воду пить. Я чувствую, что делаю очень большую
ошибку. Потомки мне этого не простят, как ты думаешь? Ладно, жди звонка, -
сказал он и исчез.
Я столкнул мохнатый видеофон на пол, открыл окно и, пододвинув кресло,
уселся напротив, вдыхая запахи дождя, моря и сосен. На небе штормило и ни
там, ни в городе не было ни огонька. Паланга спала. Одри тоже дрыхла на
втором этаже и лишь один я бодрствовал и морозился, пытаясь согреться куцым
клетчатым пледом. Я вспомнил стихи:
В последнюю осень ни строчки, ни звука,
Последние песни осыпались летом,
Прощальным костром догорает эпоха,
И мы наблюдаем за тенью и светом.
В начале прошлого века австриец Фрейд обнаружил триединство
человеческой психики, состоящей из Я - потока мыслей, образов, желаний,
непрерывно текущих через наше сознание на протяжении всей жизни, Оно, или
подсознания - странного места, где бурлят реликтовые инстинкты, темные
желания и загадочная символика, и, наконец, Сверх-Я, порожденного запретами,
ритуалами и моралью окружающего нас мира.
Позднее Эрик Берн открыл, что личность человека, его Я, состоит из
личин Взрослого, Ребенка и Родителя, и в каждом случае наше поведение в
одной роли разительно отличается от нашего же поведения, скажем минут пять
назад, но уже в другой роли.
Все это лишь подтверждает мысль, давно ставшую литературной
банальностью, о том, что человек - существо противоречивое. Но меня все
равно удивляют, поражают и, порой, устрашают извивы моей судьбы. Мои
нынешние и будущие биографы, если таковые найдутся, спорят и будут спорить
до хрипоты, что заставило меня бросить Ауэррибо и пойти в "Лондонский
курьер", оставить журналистику и стать писателем. Но это не самые сложные
загадки - любой человек с воображением, которое у меня слабовато, сможет
придумать правдоподобную гипотезу превращения журналиста в писателя - в
конце концов это самый естественный путь, рекомендованный еще Джеком
Лондоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95