он
стоял примерно в миле от монастыря на возвышавшейся над реками скалистой
зубчатой стене - могучее, большое строение, окна его поблескивали на
утреннем солнце, а печные трубы казались руками, с мольбой воздетыми к
Господу.
Именно они, люди, живущие в этом доме, должны были быть здесь вместо
нас, подумал он, и тут же, почти одновременно с тем, как подумал,
вспомнил, что на протяжении многих веков там живут только двое, Джейсон
Уитни и его милая жена Марта. Порой кто-нибудь из бывших жильцов
возвращается со звезд, чтобы посмотреть на свой старый дом или старое
фамильное гнездо, в зависимости от того, что он для них значит, поскольку
многие из них родились далеко отсюда. И что только делать им там, среди
звезд, спросил себя Езекия с оттенком горечи. Заботить их должны отнюдь не
звезды и все, что они могут там найти для своего развлечения;
единственное, что поистине должно заботить каждого человека, - это
состояние его бессмертной души.
В роще музыкальных деревьев за монастырскими стенами тихонько
шелестели листья, но деревья пока молчали. Попозже, где-нибудь после
обеда, они начнут настраиваться к ночному концерту. Это будет великолепно,
подумал он, вместе с тем несколько стыдясь своей мысли. Одно время он
представлял себе, будто их музыка является пением какого-то божественного
хора, однако он знал, что это лишь плод его воображения; порой церковную
она напоминала менее всего. Именно подобные мысли, сказал он себе, а также
сидение на скамье и ношение одежды не позволяют мне и моим товарищам
должным образом выполнять задачу, которую мы на себя возложили. Однако
обнаженный робот, подумал он, не может предстать перед Богом; он должен
иметь на себе что-либо из человеческой одежды, если желает заменить
человека, который так сильно этим пренебрег.
Старые сомнения и страхи хлынули потоком, и он сидел, согнувшись под
их тяжестью. Казалось бы, подумал Езекия, к ним пора и привыкнуть,
поскольку они не оставляли его с самого начала (и других тоже), но их
острота не притупилась, и они по-прежнему разили его в самое сердце.
Отнюдь не уменьшившись в силу привычки, они с течением времени лишь
становились острее, и, потратив столетия на изучение подробнейших
комментариев и пространных писаний людских теологов, он так и не нашел
ответа. Не является ли это все, с болью спрашивал он себя, не более чем
чудовищным кощунством? Могут ли существа, не имеющие души, служить Богу?
Или, быть может, после стольких лет работы и веры у них появились души? В
глубине самого себя он поискал душу (он делал это не в первый раз) и не
нашел. Даже будь она у меня, размышлял он, как же ее узнать? Из каких
составных частей складывается душа? Можно ли, в сущности, как-то ее
обрести или надо с ней родиться - а если верно последнее, то какие
генетические модели принимают в этом участие?
Не присваивает ли он себе со своими товарищами-роботами (со своими
товарищами-монахами?) человеческие права? Не стремятся ли они, в греховной
гордыне, к чему-то, предназначенному лишь для людей? Входит ли - входило
ли когда-нибудь - в их компетенцию пытаться поддерживать человеческое и
божественное установление, которое люди отвергли и до которого теперь,
возможно, даже Богу нет дела?

3
После завтрака, в спокойной тишине библиотеки, Джейсон Уитни сел к
столу и открыл переплетенную книгу записей, достав ее с полки, где стоял
длинный ряд точно таких же книг. Он увидел, что последнюю запись сделал
более месяца тому назад. Да и не было, подумал он, особой причины что-либо
записывать. Жизнь течет так спокойно, а достойная упоминания рябь на ее
поверхности появляется так редко. Возможно, лучше бы поставить журнал
обратно на полку и ничего в нем не писать, но Джейсону почему-то казалось,
что не следует надолго его забывать и хорошо бы заносить по несколько
строк не через такие долгие промежутки времени. За последний месяц не
произошло ничего значительного - никто не приехал их навестить, ничего
примечательного не было слышно со звезд, никаких известий об индейцах, не
заглядывал ни один странствующий робот, а значит, не было и новостей; хотя
роботы чаще приносили слухи, чем достоверные новости. Разумеется, были
сплетни. Марта вела постоянные разговоры со всей родней, и когда они
вдвоем сидели во дворике, готовясь слушать ночной концерт, она
пересказывала ему то, что сама услышала за день. Однако по большей части
это были лишь бабьи сплетни и ничего, достойного записи в журнале.
Сквозь щель между тяжелыми шторами, закрывавшими высокие окна,
пробился тонкий лучик утреннего солнца и осветил его седую голову и
широкие крепкие плечи. Джейсон был высок ростом, худ, но ощущение скрытой
в нем силы компенсировало эту худобу. Лицо его было покрыто тонкой сеткой
морщинок. Густые усы топорщились, и им под стать были кустистые брови над
глубоко посаженными суровыми глазами. Он неподвижно сидел в кресле,
оглядывая комнату, и снова удивляясь тому спокойному чувству
удовлетворенности, которое неизменно обретал здесь, а порой даже более,
чем удовлетворенности, словно эта уставленная книгами просторная комната
несла на себе печать особого благословения. Здесь обитают, сказал он себе,
мысли многих людей - всех великих мыслителей мира, надежно хранимые в
переплетах томов, что стоят на полках, отобранные и помещенные туда
давным-давно его дедом, чтобы во дни грядущие самая суть человечества,
наследие записанной мысли, находилась всегда под рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9