Каково же, после этакого-то искуса, несколько лишь месяцев провластвовать, и вдруг – хлоп!
Первое известие о постигшем нас ударе я получил от вице-губернатора.
Еще невежественный, приехал я утром к нему и застал его расхаживающим взад и вперед по кабинету: по всей вероятности, он обдумывал, какая участь должна постигнуть нашу губернию. Наш вице-губернатор человек нравов придворных, и потому чувствительности большой не имеет, но и он был тронут.
– А знаете ли вы, что дурака-то нашего уволили? – спросил он меня с первого же слова.
В груди у меня словно оборвалось что-то. Не смея, с одной стороны, предполагать, чтобы господин вице-губернатор отважился, без достаточного основания, обзывать дураком того, кого он еще накануне честил вашим превосходительством, а с другой стороны, зная, что он любил иногда пошутить (терпеть не могу этих шуток, в которых нельзя понять, шутка ли это или испытание!), я принял его слова со свойственною мне осмотрительностью.
– Про какого это «дурака», ваше превосходительство, говорить изволите?
– спросил я, по силе возможности мягкостью тона умеряя резкость моего вопроса.
– Про какого? известно про какого! про нашего, про Шарлотты Федоровны выкормка!
Сердце в груди моей окончательно упало. Но не прошло минуты, как уж в голове моей созрел вопрос:
– А известно вашему превосходительству, кого на место их назначают?
При этом вопросе сердце мое мало-помалу поднималось: я начинал предчувствовать, что не буду оставлен без начальника.
– А назначают Удар-Ерыгина.
– Генерала-с?
– Генерала-с.
Сердце мое окончательно уставилось на своем месте, ибо я получил уверенность, что предчувствие мое сбылось.
– Из каких-с они? – спросил я несколько смелее.
– Из млекопитающих-с! – отвечал вице-губернатор (он вообще ужаснейший киник).
Мы оба задумались и стали в молчании ходить по кабинету (в первый раз в жизни я шел рядом с начальником, а не следовал за ним «петушком»: несчастие уравнивает все ранги).
– Я думаю, нужно будет старому начальнику прощальный обед устроить? – первый прервал я молчание.
– Гм... да... знаю я этого Удар-Ерыгина... знаю!
– Я думаю, ваше превосходительство, что можно и купцов пригласить какую-нибудь демонстрацию сделать?
– Гм... купцов... Однажды призывает меня этот Удар-Ерыгин к себе и говорит: «Я, говорит, по утрам занят, так вы ко мне в это время не ходите, а приходите каждый день обедать»...
– Так они и гостеприимные?
– Гм... да... гостеприимен... «Только, говорит, так как я за обедом от трудов отдыхаю, так люблю, чтоб у меня было весело. На днях, говорит, у меня, для общего удовольствия, правитель канцелярии целую ложку кайенского перцу в жидком виде проглотил».
– Преданность всякое испытание, ваше превосходительство, превозмочь может! – прервал я, невольно потупляя глаза.
– Подождите, не прерывайте меня. «Так вы, говорит, с этим соображайтесь»...
– И сообразовались, ваше превосходительство?
– И сообразовался-с.
Мы опять умолкли; я чувствовал, что на душе у меня смутно и что сердце опять начинает падать в груди, несмотря на то что сожаление о смене любимого начальника умерялось надеждою на присылку другого любимого начальника. И действительно, преданность моя рисковала подвергнуться страшному искушению: «А что, ежели он и меня кайенский перец глотать заставит!» – думал я, трепеща всеми фибрами души моей (ибо мог ли я поручиться, что физическая моя комплекция выдержит такое испытание?), и я уверен, что если бы вся губерния слышала рассказанный господином вице-губернатором анекдот, то и она невольно спросила бы себя: «А что, если и меня заставят глотать кайенский перец?»
– Только этим и замечателен новый начальник? – вновь прервал я молчание.
– Только этим и замечателен-с.
– Но, быть может, они снисходительны?
– Для тех, кто умеет глотать кайенский перец.
– Стало быть, ваше превосходительство...
– Находимся с его превосходительством в наилучших отношениях. Кстати, однако ж: ведь для дурака-то прощальный обед устроить следует...
– Это, ваше превосходительство, и для нового начальника будет поощрением...
– Ну да; будет, по крайности, видеть, что мы втуне не оставляем...
Я вышел на улицу и просто даже удивился. Представьте себе, что все стояло на своем месте, как будто ничего и не случилось; как будто бы добрый наш старик не подвергнулся превратностям судеб, как будто бы в прошлую ночь не пророс сквозь него и не процвел совершенно новый и вовсе нами не жданный начальник! По-прежнему, на паре бойких саврасеньких, спешил с утренним рапортом полициймейстер («Вот-то вытянется у тебя физиономия, как узнаешь!» – подумал я); по-прежнему сломя голову летел Сеня Бирюков за какой-то помадой для Матрены Ивановны и издали приветливо махал мне шляпой; по-прежнему проклятые мужичонки во все горло галдели и торговались из-за копейки на базарной площади. Даже воздух был совершенно такой же, как вчера. Все это как-то странно подействовало на мои нервы, а ожесточенье бесчувственного мужичья до того меня озлобило, что я почел за нужное даже вмешаться.
– Что вы тут горло дерете! базар, что ли, здесь! – крикнул я, подходя к одной кучке.
– А не базар нешто! – отвечал мне один голос.
Я смутился, ибо сообразил, что и в самом деле стою на базаре.
– А знаете ли вы, мужичье проклятое, что у нас нынче ночью на всю губернию несчастье случилось?
Мужики глядели на меня с недоумением.
– Знаете ли вы, что его превосходительство, Анфима Евстратича, от должности уволили?
– О! де...
Но не успел дерзкий договорить, как уже рука моя исполняла свою обязанность.
– Да ведь поди новый на место его будет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17