.. Мы придумали доморощенный план убийства Бауманна.
Я выдаю вам это вот так, сразу, и вы, наверное, скажете себе: "Да, эти времени зря не теряют!" А между тем все у нас решилось в разговоре само собой, и ни один, ни другой не выглядел организатором или руководителем.
Даже теперь, вспоминая ту ночь, я затрудняюсь сказать, кто из нас первым выразил мысль о том, что с Бауманном мог бы произойти несчастный случай. Погодите, что это я... Сама мысль, разумеется, принадлежала ЕЙ. Но вот мысль о том, что можно было бы воплотить ту, первую мысль... Пожалуй, она пришла к нам двоим одновременно. Ведь если спросить у двух прилежных первоклашек, сколько будет два плюс два, они вместе ответят "четыре", верно?
И мы ответили "четыре" на тот незаданный вопрос, который тяжелым грузом висел под потолком спальни.
И в наших головах слово "четыре" тоже писалось шестью буквами, только другими. Получалось — "смерть".
Мы продолжали толковать в этаких неопределенных выражениях и вдруг заметили, что говорим о Ба-уманне так, словно его уже не существует. Мы забили его насмерть глаголами в прошедшем времени, понимаете? Смешно, правда?
Когда мы это осознали, то некоторое время сидели с открытыми ртами, уставившись друг на друга, — однако!..
— Эмма?
— Да?
- Если бы ты вдруг осталась одна... - Но ты ведь знаешь, что... - Погоди, ты вот сказало, что никто не вечен. Ты не замечала, что мужчины обычно умирают первыми? Помню, как в ее серо-голубых глазах забегали крохотные золотые искорки — как от тех зеркальных шаров, что висят в дискотеках.
Этот взгляд волновал меня сильнее, чем можно вообразить.
— Ну и что? — пролепетала она.
Поскольку здесь мы вступали на чертовски скользкую тропу, она спрятала голову у меня на плече. Разрешившись от бремени ее взгляда, я вновь обрел ясность ума, почувствовал себя сильнее, спокойнее. Любое дело казалось мне парой пустяков.
— Значит, говоришь, держит тебя этот тип? Тиранит? Так вот, меня он тоже держит. Но нельзя же вечно жить под угрозой...
— Вечно... — повторила она.
Голос ее звучал глуховато — из-за того, что лицо уткнулось мне в шею. Он словно доносился из темницы, близкий и одновременно далекий.
— Я знаю, что это слово тебя коробит. Но послушай, я ведь никогда не занимался мокрыми делами, я не убийца, а всего-навсего мелкий незаметный жулик... Видишь, я с тобой откровенен.
Я сделал паузу, ожидая, когда заговорит она, Но она хранила молчание. Наступила тишина, но не то чтобы полная: мои слова все еще звучали в ней, как звучит рояльный аккорд, когда держишь ногу на правой педали.
— Но зато, Эмма, я усвоил систему.
— Систему?
— Да, систему жизни. Жизнь принадлежит тем, кто умеет ею завладеть. А чтобы покрепче ухватить жизнь, нужно уметь распоряжаться смертью...
— Ты хорошо говоришь...
— Говорю, как умею.
— Значит, хорошо умеешь.
— Спасибо. Скажи-ка...
— Что?
— Что было бы, если бы ты вдруг стала свободной, если бы Бауманн вдруг отдал концы?
— Я взяла бы все деньги, которые мне причитаются — а причитается мне немало! И мы бы с тобой уехали.
— Куда же?
— Сначала — в Италию... А оттуда — в Южную Америку. Я так давно хочу прокатиться на лошади — и не в манеже Булонского леса, а по-настоящему!
Странно, что она заговорила именно об Америке. Я как раз тоже думал о ней. И тоже, конечно, не о Северной, а о той, где лепечут по-испански, где ночью танцуют самбу, а днем жарит солнце. Чего-чего, а солнца там больше, чем нужно! В нем купаются, им объедаются, напиваются допьяна...
Я воображал Эмму в костюме амазонки, скачущей на вороном жеребце мимо гигантских кактусов, как мистер Гэри Купер в ковбойских фильмах...
Это была радужная перспектива — особенно если бы в этой картинке нашлось место, и для меня!
— Знаешь, Эмма, ради такого я, пожалуй, могу пойти на большое дело...
— Что ты называешь большим делом?'
— Сама знаешь...
Да, она знала. Она не стала развивать эту тему.
— Ну... а потом?
Вот так, слово за слово, мы и состряпали сценарий, от которого пришел бы в восторг сам папаша Хичкок.
В каком-то смысле план был прост. Каждую неделю Бауманн ездил по делам в Руан. Эмма не уточнила, что у него там за дела. Хотя она и решилась на крайнюю меру, но все же обходила деятельность своего друга молчанием. Это мне даже нравилось: это доказывало, что Эмма — женщина серьезная и умеет держать язык за зубами даже в самых нестандартных ситуациях.
— Только тебе придется съездить для этого в Руан...
Я скорчил гримасу. Поездка меня не слишком воодушевляла: она была связана со слишком невеселыми воспоминаниями.
— Я знаю, — сказала она прежде, чем я издал хотя бы звук, — что ты сбежал именно оттуда. Но в том-то и дело: там тебя не ищут! И вообще, не в обиду тебе будь сказано: такая добыча, как ты, полицию не очень-то интересует.
— Я и не обижаюсь...
Черт возьми, я и сам знал, что я не бог весть какая знаменитость. И не ставил себя выше обычного пригородного хулигана... Только меня заедало то, что она об этом напоминает.
— Ну, продолжай, мне интересно!
— В Руане он живет на Почтовой площади, в отеле.
— Знаю такой,
А театр "Лира" знаешь?
— Это который на острове?
— Он самый. Возле театра — контора ручного пароходства. В нее он и ездит. Ужинает он в Театральном кафе. Выходит оттуда около полуночи. Он любит ходить пешком и в Руане машиной не пользуется. Так что в отель возвращается на своих двоих. Представляешь примерно расстояние?
Я представлял не только расстояние, но и весь маршрут. Я помнил эти темные набережные, эти улицы, покрытые тонким слоем угольной пыли, мрачные подъемные краны над Сеной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135