Солнце зашло, и всех отвели в лагерь. Мы успели закончить его:
ров, вал, частокол на валу. Двое ворот с башенками над ними.
Шагов на двести вокруг расчистили заросли. Стволы, сучья,
корневища свалили в кучи на опушке леса и подожгли их, чтобы
освещать подступы к лагерю. Огонь занимался медленно, но когда
небо почернело, он разгорелся по-настоящему, и на остриях
частокола заплясали оранжевые и коричневые отсветы.
Лагерь был огромным. Разноязыкие солдаты -- от легионеров и
тяжеловооруженных батавов до голоногих, посиневших от ночного
холода балеарских пращников -- бродили среди повозок, палаток,
костров, расседланных лошадей. Легаты и трибуны наводили порядок:
каждая когорта имела свое место. Мы, не снимая доспехов, лежали у
костра. Мы -- это пять человек: Марсал, Ибериец, Чужак, Сцева и
я. Теперь я чувствовал только усталость. Как будто действительно
целый день дрался, делал колья, опять дрался, потом таскал колья
и вкапывал их. Усталость, но не измученность. Когда-то мое тело
успело привыкнуть к таким нагрузкам. И я не думал, не
разговаривал, впитывая каждое мгновение отдыха.
Сушеная конина очень вкусна. Всем выдали кислого,
разбавленного водой вина. Барабаны грохотали совсем близко.
Германцы были рядом, на самом краю освещенного огнем
пространства. Мы прорвемся. Ничего больше не остается. Только это
нужно делать не так, как сегодня утром. Утром мы взбесились,
узнав о предательстве, перебили проводников и больше искали
возможности выместить злость, чем думали об уходе из леса. Мы
станем другими: рассудительными и неудержимыми. Главное -- эта
ночь. Они все равно пойдут на приступ. Нужно устоять.
Прошел час или два. Я задремал, а когда появилась луна,
проснулся. Лагерь немного успокоился. Вдоль частокола стояли
легионеры и лучники. Изредка кто-нибудь спускал тетиву. Видимо,
германцы шныряли поблизости. Хорошо, если бы огонь сжег весь этот
проклятый лес. Но здесь слишком много воды. Быть может, херуски
ждут темноты, ждут, когда костры прогорят? Ночь коротка.
Вначале раздался один голос, потом несколько, потом множество.
Чужак и Сцева сели. Нет, пока нашей когорте никто команды не
давал. Но многие поднялись, и теперь ряд воинов вдоль частокола
стал гуще. Лучники стреляли без перерыва. Снаружи доносились
крики и топот многих ног. На эту сторону начали перелетать камни
и стрелы. Потом легионеры напряглись, приготовили пилумы и --
"Х-хха!" -- разом ударили ими в щели, специально оставленные
между кольями. "Х-хха!" -- еще и еще раз. Как будто херуски
накатывались ровными волнами.
Трех ударов хватило. Спины легионеров расслабились, и вновь
только лучники пускали стрелы.
Неожиданно нашу когорту отправили к западным воротам. Там уже
стояли длинноволосые батавы со своими огромными щитами, длинными
мечами и короткими копьями, окованными ярко начищенной медью.
Ворота сотрясались от ударов снаружи.
Вначале нас пристроили в спину батавам, но вскоре поменяли
другой, более полнокровной когортой. Позади нее поставили две
сотни балеарцев с пращами и дротиками, а нас отвели к частоколу
справа от ворот. Судя по всему, готовилась вылазка.
Атака была уже отбита. Я увидел в щель трупы херусков,
валявшихся во рве. Только у ворот германцы, столпившиеся под
огромным навесом из досок и целых стволов деревьев, пытались
проломить створки. Другая их толпа -- сотни, тысячи черных фигур
на границе освещенного леса -- готовилась прийти на помощь, когда
ворота рухнут.
Раздалась звучная галльская команда. Батавы сгрудились тупым
клином и выставили щиты. Открыли засов, и германцы, ввалившись в
неожиданно распахнутые ворота, напоролись на их копья. Батавы
только на одно мгновение, на один шаг отступили назад. Их ноги
напружинились, они ударили щитами и, как пробку, вытолкнули из
прохода мертвых и еще живых германцев.
Толпа на краю леса перешла в движение. Пока батавы добивали
ломавших ворота, пока отбрасывали в сторону навес, германцы
оказались около них. Топоры, дубины, мечи, рогатины взметнулись в
воздух. Казалось, они сомнут кучку батавов: едва ли треть
последних успела пройти сквозь ворота.
Но гордость сжала мое сердце. Прозвучала еще одна команда, и
германцев встретила сплошная стена из щитов. Ее не могли пробить
ни топоры, ни дубинки, ни стрелы.
Первую минуту батавы просто держали навалившийся на них
безумный людской вал. Потом я увидел в их руках тусклые алые
полоски -- это были копья, которыми они начали работать.
Германцы, словно стая ошпаренных кипятком псов, отхлынули на
несколько шагов назад. Батавы тут же приблизились к ним. Снова
раздался хруст оружия, крики. Падали и батавы, но редко, и их тут
же заменяли другие. С вала в германцев летели стрелы и камни.
Батавы выигрывали пространство.
Херуски теперь не рвались на копья. Основная их масса пятилась
назад, зато несколько самых могучих воинов с огромными топорами в
руках, уворачиваясь от ударов, пытались прорубить брешь в стене
из щитов. Окованное дерево трещало, но выдерживало до тех пор,
пока очередной германский великан не падал, или, воя от боли в
ранах, не скрывался среди сородичей.
Вперед выскочил херуск в кожаной безрукавке с длинной
рогатиной в руках. Он вонзил ее в один из батавских щитов и,
надсадно крича, начал вытягивать его вверх, словно большую рыбу.
Из-за частокола в его сторону сразу же полетели десятки стрел.
Одна из них пробила безрукавку варвара, и тот, взмахивая руками,
повалился на спину.
Все батавы были уже по ту сторону ворот.
1 2 3 4 5 6 7