Япония. Затем, с 1927 года, владельцем замка стал Форедж, последователь Зибальда. И расположение Кольмберга в центре Франконии, которая должна была стать столицей СС после победы фюрера над "недочеловеками"; и японская и китайская коллекции объясняют заботу гитлеровских бонз об обитателях и владельцах замка: дело в том, что учитель Гесса, профессор-японист Хаусхофер, основатель "биоучения о расе", был ближайшим и давним другом Фореджа и его семьи.
Вот куда тянутся следы.
А в Европе до сих пор живет е щ е м н о г о высших эсэсовцев.
Эти люди богаты, их связи мощны и разветвленны, они учены конспирации и уповают на реванш.
Когда я подробно рассказал Жоржу Сименону об этом замке и о том, что за ним стоит, он долго раскуривал трубку, а потом спросил:
- Вы, видимо, не хотите открывать все свои карты? Или намерены печатать сейчас же, немедля то, что знаете?
- Я на распутье. Как бы поступили вы?
Он отошел к столу, открыл бутылку розового вина, налил пенящуюся солнцем влагу в высокий бокал, протянул мне:
- Я помню, какое вино вы любите больше всего, попросил принести именно розовое, в честь французского юга... Так вот, я хочу вам кое-что рассказать по поводу проблемы упущенного времени. Вопрос темпа, натиска, привлечения общественного внимания - вопрос вопросов в таких делах... В 1933 году я приехал в Берлин от парижской газеты. Время тогда в Берлине было тревожное, Гитлер пришел к власти, но большинство немцев было против него; нескрываемый протест бросался в глаза при посещении городских вайнштубе или пивных в рабочих или артистических районах столицы... Мне сейчас кажется, что, если бы коммунисты и социал-демократы не были тогда разобщены, а выступили общим фронтом, дружно, Гитлер не удержался бы в кресле рейхсканцлера. Но социалисты, да и все левые были заняты тем, что нападали друг на друга, вместо того чтобы давить общего врага... Словом, тогда я был сравнительно молод, - усмехнулся Сименон, - всего тридцать лет, полон надежд на будущее и конечно же авантюристичен, как и подобает молодому писателю, журналисту и французу... А книга, которую я тогда задуман, должна была называться "Европа, 33". Я получил от редакции деньги, для того чтобы провести по одному месяцу в раде бурлящих столиц нашего континента, и первый месяц я проводил в бурлящем Берлине весьма насыщенно. Остановившись в отеле "Адлон", я часто пил кофе в вестибюле - там же, за столиком, можно было и поработать. Однажды я обратил внимание на седую красивую женщину, сидевшую неподалеку от меня. Сначала я увидел только ее чуть голубоватую седину, следы достойного, годами выверенного шарма; невероятные драгоценности; потом я заметил, что не одного меня интересует дама: из разных углов темного вестибюля на нее были обращены рассеянные взоры трех бульдогов люди из секретной службы всегда выдают себя чрезмерным прилежанием... А потом к даме подошел Гитлер... Он словно бы вырос из паркета. Остановился, уронил голову на грудь, как актер, поцеловал даме руку, резко обернулся, пошел к лифту, исчез. Оказывается, дама была женою свергнутого кайзера Вильгельма, она порою выполняла роль особо доверенной связной... А через недели полторы ко мне на улице подошел мужчина и, не представившись, спросил: "Вы - Сименон из Парижа?" Я ответил ему в том смысле, что в общем-то я родом из Льежа и правильнее было бы ответить, что я "Жорж Сименон из Льежа", но, видимо, я интересую месье не как Сименон из Льежа, а как журналист из Парижа, не правда ли? "Именно так", - ответил незнакомец. Некоторое время спустя он рассказал мне, что связан с ЦК Компартии Германии и что его товарищи намерены познакомить меня с сенсационными данными.
Потом он преподал мне урок конспирации, п о т а с к а л по Берлину, научил круто сворачивать в проходные дворы, не терять из виду друг друга в универмагах, понимать с п о л у ж е с т а, куда надо п р о с к а к и в а т ь, и, наконец, я очутился в темном коридорчике, который превратился в подвал, а уж оттуда по винтовой лестнице я поднялся в небольшую квартиру. Два человека молча поздоровались со мною. Первый спросил: "Вы говорите по-немецки?" Я ответил, что понимаю по-немецки в пределах пятого класса лицея. "Мы переведем, - сказал второй. - Можете записать наиболее важные фразы, но не пишите фамилии полностью, потому что мы намерены ознакомить вас с беседой, состоявшейся в рабочем кабинете Германа Геринга".
Можете понять мое изумление?! Журналистская сенсация так сама и лезла в руки! Была включена запись, и я действительно услышал голос Гитлера. Он говорил, что твердую власть не утвердить до тех пор, пока в стране действуют коммунисты и социал-демократы, а он сам не является фюрером всей нации. "Мне необходим повод, - говорил Гитлер, - любой повод, который позволил бы разгромить компартию, посадить всех ее лидеров в тюрьмы, запретить действие оппозиционных профсоюзов, изолировать социал-демократов... Мне нужен повод, и я предлагаю такого рода игру: пусть СА организуют комбинацию с покушением на меня. Пусть они объявят, что покушавшийся был коммунистом. Больше мне ничего не надо". - "Нет! Ни в коем случае! - Мои новые знакомые пояснили, что это был голос Геббельса. - Я возражаю, мой фюрер! Игра может кончиться серьезным делом! Мы сами подскажем путь какому-нибудь фанатику! Я возражаю! Ваша жизнь не может быть поводом!" Следом за Геббельсом сказал свое слово Геринг: "А что, если организовать поджог рейхстага? Это не персонифицированное выступление, это удар по достоинству нации, все немцы возмутятся такого рода актом". "Хорошее предложение, - согласился Альфред Розенберг. - А поджигателем должен быть еврей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153