– Именно поэтому я и задал вам этот вопрос.
– Вы должны напечатать материалы Везича, — повторила Лада, закуривая. — Я передаю вам его просьбу и черновики. Почему я должна доказывать вам, что пришла от него?
– Потому что того репортера, которому Везич утром показал этот свой материал, убили. Его сына утопили в корыте. Мать закололи шилом, а жене перерезали горло.
Лада почувствовала, как мелко задрожала сигарета в ее руке. Это заметил и Взик.
– Вам страшно за Везича?
– Конечно.
– А мне страшно за моего сына.
– Вы подведете Везича, если не напечатаете этот материал.
– А может быть, наоборот, спасу?
– Может быть...
– Вы хорошо держитесь. Моя жена на вашем месте наверняка заплакала бы.
– В другом месте это можно сделать и без свидетелей.
– А может, и не заплакала бы, — скорее себе, чем Ладе, сказал Взик, виновато улыбнувшись.
– Заплакала бы. Женам положено плакать. Что же мы будем делать, господин Взик?
– Где он должен был встретиться с немцем?
– В клубе «Олень».
– Поезжайте туда.
– Вы не хотите составить мне компанию?
– У меня идет номер. Я выпускаю газету.
– А если Везича там нет? Стоит обратиться в полицию?
– Стоит. Но вас спросят, кем вы приходитесь Петару.
Лада вдруг вспомнила своих знакомых мужчин и свое маленькое ателье и подумала, что теперь снова будет там одна или с кем-нибудь еще, похожим вот на этого, который рассказывал ей про то, что его жена заплакала бы. И ощутила усталость. «Господи, какая же я была дура. Когда он сказал, что ему могут снять голову, я должна была просить его не лезть в это дело, я должна была умолить его остаться со мной».
– Господин Взик, вы должны исполнить просьбу Петара, — тихо сказала Лада. — Я ничего не понимаю в ваших делах, но я знаю Везича. Ему это очень, очень, очень нужно. Пожалуйста, не поступайте так, чтобы он разочаровался в вас...
– Как вас зовут?
– Лада.
– Послушайте, Лада. Я бы ответил Петару так, как отвечу вам. Мы все играем. Все время играем. Но, когда приходит смерть и ты знаешь, что она пришла в результате твоей игры, начинается переоценка ценностей. Я не буду этого печатать. Не сердитесь. У меня есть сын. Я не вправе рисковать его жизнью. Если бы я был один, я бы сделал то, о чем вы просите.
«Я сейчас врал себе, — понял Взик, глядя вслед Ладе. — Я бы не сделал этого, даже если бы был один. Я маленький трусливый лжец. И нечего мне корить Ганну».

Веезенмайер вызвал Штирлица в генеральное консульство около полуночи.
– Как вы себя чувствуете, Штирлиц? — спросил он, участливо разглядывая лицо собеседника. — Не очень устали от здешней нервотрепки?
– Устал, признаться.
– Я тоже. Нервы начинают сдавать. Сейчас бы домой, а?
– Неплохо.
– Хотите?
– Конечно.
– Я с радостью окажу вам такую услугу, только не знаю, как это получше сделать. Может, отправить вас в Берлин как проштрафившегося? Пожурят, побранят, да и простят вскорости. Зато отдохнете. Согласны? Не станете на меня сердиться?
– Я не знаю, как сердятся на начальство, штандартенфюрер. Не научился.
– На начальство сердятся точно так, как сердятся в детстве на отца: исступленно, но молча, боготворя в глубине души.
– Надо попробовать.
– Я вам предоставлю такую возможность. Берите ручку и пишите на мое имя рапорт.
– Какой?
– Вы же хотите домой? Вот и пишите. Или изложите мне причины, по которым вы ослушались моего приказа и назначили Везичу встречу в клубе «Олень». И то и другое означает ваш немедленный отъезд в рейх. В первом случае вас будут бранить за дезертирство, во втором — за нарушение приказа. Даю вам право выбора.
– И я тоже.
– Что?!
– Я тоже даю вам право выбора.
– Штирлиц...
– Ау, — улыбнулся Штирлиц, — вот уже сорок один год я ношу это имя.
– Вы понимаете, что говорите?
– Понимаю. А чтобы вы поняли меня, нам придется пригласить в этот кабинет генерального консула, и он подтвердит получение мною шифровки от Гейдриха, а потом я объясню вам, что было в той шифровке.
– Что было в той шифровке?
– Значит, можно не приглашать Фрейндта? Вы мне верите на слово?
– Я всегда верил вам на слово.
– В шифровке содержалась санкция на мои действия, связанные, в частности, с Везичем. Он нужен Берлину.
– У вас есть связь с Берлином помимо меня?
– Я человек служивый, штандартенфюрер, я привык подчиняться моему начальству...
– А я кто вам?
– Вот я и сказал: привык подчиняться моему начальству. Я не говорил, что не считаю вас начальником. Много лет моим начальником был другой человек, теперь вы, я прикомандирован к вам, вы здесь мой руководитель.
– Не я, — поправил его Веезенмайер. — Фохт, а не я.
– Фохту теперь трудно. Он скорее ваш сотрудник, а не мой начальник. Я не уважаю тех начальников, которые проваливают операцию, играя на себя.
– Какую операцию провалил Фохт?
– Операцию с подполковником Косоричем. С тем, что застрелился. Боюсь, он не доложил вам об этом.
– А в чем там было дело?
– Вы его спросите, в чем там было дело. Или Везича, у которого хранится посмертное письмо Косорича. Там четко сказано.
– Везич в тюрьме, — отрезал Веезенмайер. Лицо его дрогнуло, видимо, он сказал об этом, не желая того. Он не считал Штирлица врагом, поэтому контролировал себя до той меры, чтобы правильно вести свою партию в разговоре, получая от этого некий допинг власти, столь необходимый ему для завтрашних бесед с разного рода лицами, которые будут помогать Германии в ближайшие дни, а особенно после вторжения.
– Вот и плохо, — сказал Штирлиц. — А что, если он доведет письмо до всеобщего сведения? И все остальное, что собрано у него против нашей группы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153