— Алеша, вам ногу? — Гусиный окорок едва уместился на тарелке, сверху тетя Фира облила его густой, на базилике, подливой и в отдельной посуде подала кусок фаршированного гусиного горла посреди горки подостывших шкварок. — Горчицу хотите?
Она улыбалась, но уголки ее старческого рта скорбно подрагивали, а в глазах таилось что-то жалкое. Смотреть на нее было тяжко, как на побитое животное.
— Спасибо, тетя Фира, и так очень вкусно. — Уставившись в тарелку, Снегирев молча убрал гуся, съел и в самом деле таявшие во рту шкварки и, поднявшись, вытащил из холодильника купленную по пути домой коробку. — «Ленинградские», свежие. Давайте-ка чаю попьем.
Однако чаепитие вышло столь же печальным. Маленькие, всегда вызывавшие восторг пирожные на этот раз в горло тете Фире не лезли, и, отставив недопитую чашку в сторону, она принялась тереть внезапно заслезившиеся глаза:
— Пейте, пейте, Алеша, на меня не смотрите.
Она покачала седой головой и, вдруг всхлипнув, медленно пошла к себе, как-то тяжело, сгорбившись, словно на похоронах. Проводив ее долгим взглядом, Снегирев поднялся и понес грязную посуду в раковину. Юрасик, случайно встретившись с ним глазами, «заткнул фонтан» и предпочел общаться с раками, интеллигент Борисов подавился кашей, а Пантрик, плюнув на палтуса, временно забился за плиту, подальше от этого двуногого, опасного, как лайка-медвежатница. В гнетущей тишине, лишь вода пульсировала в трубах, Снегирев управился с посудой и, миновав длинный, слабо освещенный коридор, постучался в дверь своей квартирной хозяйки:
— Тетя Фира, что там идет, по ящику-то?
Эсфирь Самуиловна и в самом деле сидела перед включенным телевизором, однако смотрела не на экран, а, подперев сухонькой ладошкой подбородок, невидяще уставилась в истертый рисунок паркета. По ее морщинистым щекам сбегали частые слезинки, узенькие плечи вздрагивали, а губы еле различимо причитали:
— Господи, страшно-то как. Господи… — Ощутив его присутствие, тетя Фира вздохнула и, утерев глаза намокшим носовым платком, попыталась через силу улыбнуться: — Не обращайте внимания, Алеша, я просто истеричная старуха. Старая жидовка… Зажилась, говорят…
Выяснилось, что днем Эсфирь Самуиловна решила наведаться в открывшийся неподалеку «ночник», где, по словам Оленьки Борисовой, цены вызывали смех. Но не тут-то было. На входе тетю Фиру остановил усатый охранник и, пояснив, что «чурок, жидов и барбосов пускать не ведено», дружески посоветовал или уматывать на историческую родину, или поживее дать дуба. «А то мы поможем». Ошивавшиеся у дверей «синяки» пьяно заржали, и Эсфирь Самуиловна, с тяжелой душой, несолоно хлебавши побрела назад.
— Это же так страшно, Алеша. — Она судорожно вздохнула, однако справилась и плакать не стала. — Бог сотворил людей одинаковыми, я-то уж насмотрелась на войне: кровь у всех одна, что у евреев, что у русских, что у грузин, — красная. А кто против равенства, тот, значит, против Бога. И кто дал им право судить? Выходит, если человек еврей, то, значит, он не человек? А впрочем, здесь всегда было так…
Ей вспомнился двоюродный папин брат, ныне покойный дядя Зяма. Был он доктором наук, умных книжек написал целую полку, а вот последние годы жизни проработал разнорабочим при столовой — чтобы окончательно отупеть и лишь в таком виде быть отпущенным советской родиной на родину историческую. Только напрасно дядя Зяма мыл котлы и выносил помои. Никуда его отчизна из своих объятий не выпустила, так и угас, бедняжка…
— Знаем, знаем, если в кране нет воды, значит, выпили жиды. — Снегирев кивнул и вытащил из кармана чистый носовой платок. — У нас, тетя Фира, когда дела хреновые, всегда ищут крайнего. А когда у нас дела были хороши? Ну стоит ли переживать так из-за моральных уродов? Давайте-ка лучше чайку, я пойду свежего заварю. — И, не дожидаясь ответа, бодро отправился на кухню.
Зрачки его были неестественно расширены и напоминали черные провалы в никуда.
Вернувшись, он напоил тетю Фиру чаем и, убедившись, что на душе у нее полегчало, засобирался на ежевечерний променад. От судьбы, говорят, не убежишь, а вот от гиподинамии можно. И потом, не зря же говорили древние: хочешь быть здоровым — бегай, хочешь быть умным — бегай, не хочешь — все равно бегай, — а в мудрости поколений Снегирев не сомневался. «Мы бежали с тобою золотою тайгою. — Он влез в бесформенные, с вытянутыми коленями треники, натянул неопределенного цвета футболку и, укрыв седину шевелюры бейсболкой, мягко тронул кроссовками выщербленные ступени подъезда. — Как бежали с тобою мы, Кирюха, вдвоем…»
Погода радовала. Воздух после дождя посвежел, на прояснившемся небе сияла луна, и, хотя уличные фонари не горели, ее молочного света вполне хватало, чтобы превратить кромешную темень в таинственный полумрак. К слову сказать, весьма небезопасный: младшие братья наши не очень-то жалуют бегущих от инфаркта родственников, так и норовят вцепиться если не в глотку, то уж непременно в филейную часть. Третьего дня и к Снегиреву привязался один несознательный ротвейлер. Злой, зубастый, а главное, на ухо тугой, — сколько хозяин ни взывал к нему из темноты, хрен вам. Никак не желал пес идти на компромисс, пришлось его вырубить, ударом в нюх. То есть по кончику носа. А всякие там баллончики-"антидоги" Снегирев не уважал. Другое дело кайенская смесь — перец пополам с махоркой, однако возни с ней… Не дай Бог просыпется в кармане брюк, вот уж попрыгаешь! Гораздо проще собачьему хаму прямым в морду и ходу, пока хозяева не подоспели. Хотя им бы следовало врезать в первую очередь, во всем виноваты именно они.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120