Забрав пленников и стражу, он юрко развернулся, нырнул в проход между трибунами и, надрывно гудя моторами, помчался по широкой, пробитой в каменном массиве галерее.
В лица пахнуло затхлым воздухом подземелий, побежали назад тускло горящие лампочки на стенах. Женя молча прижалась к Прохорову, она дрожала так, что стучали зубы, от нее пахло кровью, мочой и ржавым железом. Толя Громов незаметно, из-под опущенных ресниц, бросал косые взгляды на конвой, прикидывал расстояние, выбирал момент, чтобы наверняка… Выбрать не удавалось. Запоры были крепки, а автоматчики посматривали на пленников с уважением и недреманно держали указательные пальцы на спусковых крючках. Ярость, не до конца выплеснутая на арене, глухо и грозно тлела у Прохорова внутри, однако героических глупостей он не делал, повторяя про себя — хорошо смеется тот, кто смеется последним. Будет еще время показать себя. Обязательно будет…
Гудели моторы, стражи крепко сжимали оружие, прерывисто, словно загнанный зверек, дышала Женя. Электрическая клетка катилась в неизвестность…
В комнате уже вовсю разливались запахи поджаренного хлеба, полукопченой колбасы и расплавившегося, щедро сдобренного паприкой сыра. Наконец микроволновка отключилась и трижды пропищала, тоненько, по-мышиному. Кушать подано, хочешь не хочешь, пора устраивать обеденный перекус.
— Прошу. — Кончиками пальцев Пиновская достала блюдо с горячими бутербродами, уселась. Смешала в чашке растворимый кофе с сахаром, налила кипятку, брезгливо повела носом. — Да уж, не натуральный. Гадость, видать, вроде мочи молодого поросенка.
Есть она не стала, сегодня был разгрузочный день.
— Моча молодого поросенка? Ничего не могу сказать, никогда не пробовал. — Плещеев был рассеян, больше думал о прерванной работе, чем о еде. — Марина Викторовна, к сожалению вашу подборку так и не прочел, времени не было. Не могли бы вы, так сказать, в двух словах…
Плещеев только что вернулся от начальства. Наверху штормило. Полузатопленный чекистский броненосец мотало на демократических волнах, да так яростно, что в трюме появились течи, а крысы давно уже сбежали с корабля, — на мостике только и разговоров было что о девятом вале. До Толи Громова дела не было никому, спасение утопающих — дело рук самих утопающих.
— Можно и поподробней. — Долго борясь с искушением, Пиновская все же махнула рукой и откусила четвертушку от половинки «Баунти» — а, плевать на фигуру, райское наслаждение! — Тем более что некоторые факты из жизни Людвига фон Третноффа дают обильную пищу для размышлений. Нищий приват-доцент вдруг становится весьма богатым человеком, состоятельным настолько, чтобы купить графский титул и обширное поместье под Санкт-Петербургом. Все это очень напоминает историю Николы Фламеля, средневекового алхимика, который неожиданно из скромного переписчика превратился в сказочного креза, владельца множества домов и земельных участков. Только, в отличие от фон Третноффа, свои деньги он употреблял на благие дела.
Марина Викторовна утопила в кипятке пакетик «липтона», с чувством доела «Баунти» и продолжила:
— Впрочем, разбогатевший приват-доцент был не очень оригинален — шнапс, консервы, девочки. Цыгане, конечно, модные певички — этуали, автомобильные вояжи ночью на острова, на взморье, в Финляндию, в парк «Монрепо», буржуазное разложение, одним словом. Интересно другое. Шикарнейшие дамы теряли головы от в общем-то неказистого фон Третноффа, чуть ли не под поезд бросались, травились ядом. Играть с ним в карты желающих не находилось, в казино с ним предпочитали договариваться по-хорошему, нежели доводить дело до рулетки. Чертовское, прямо-таки адское везение во всем. — Вздохнув, Пиновская отпила глоток чаю, в голосе ее сквозила зависть. — В пятнадцатом году отставной приват-доцент женился, естественно блестяще, на известной красавице Эмме фон Штерн. Куча денег, роскошные формы, чуть ли не королевская кровь. А затем начинается череда непонятных совпадений. Родители новобрачной вскоре погибают в железнодорожной катастрофе, ее единственный брат, штаб-ротмистр Гуго фон Штерн, умирает от гангрены на Западном фронте, а она сама разрешается мертвым ребенком. Через год новое несчастье: Эмма умирает при родах, успев, правда, произвести на свет девочку, которую назвали Хильдой. Казалось бы, вот оно — рок, фатум, возмездие за чрезмерную, через край, удачу!
Пиновская допила чай, аккуратно промокнула губы платочком.
— После гибели жены фон Третнофф получил ее фантастическое состояние, а потом вдруг объявилась повитуха, утверждавшая, что первенец графа был задушен собственной матерью и якобы принесен в жертву темным силам, чтобы те оказали покровительство следующему, еще не зачатому ребенку. Подобными вещами частенько занималась мадам де Монтеспан, фаворитка Людовика Четырнадцатого, известная чернокнижница. Скандал, конечно, замяли, болтливая повитуха вскоре повесилась на чулке, а тем временем началась революция, и фон Третнофф удивительным образом завел дружбу с большевиками. Несомненно, в этом сыграло немаловажную роль его близкое знакомство с Гурджиевым, в будущем учителем и духовным наставником Сталина, человека, склонного к мистике и оккультизму, несмотря на весь его практицизм.
Дружба эта закончилась для фон Третноффа нехорошо, в тридцать восьмом, после расстрела Бокия и ликвидации Спецотдела, его вместе с другими «аномалами» заключили в спецтюрьму, этакую шарашку для экстрасенсов. Увы, история повторяется, гениальный русский прозорливец монах Авель провел в заточении двадцать один год — тоже убить не убили, но держали под замком, чтоб лишнего чего не сболтнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120