Он познал самого себя. Он говорил себе: в этом нет ничего особенного. Никвист совершенно аморален и ему нравится шнырять там и тут, не обращая внимания на собственность. Он достал Никвиста и тот приветствовал его:
— Как дела, Дэйви?
— Отлично. Просто отлично.
— У меня тут жарковато. Взгляни.
Селиг завидовал холодной непрошибаемости Никвиста. Ни стыда, ни чувства вины, никакого раскаяния. Ни следов эксгибиционистской гордости, ни вуайеризма: для него казалось естественным поддерживать контакт прямо сейчас. Хотя Селиг чувствовал смущение, видя, как трудится Никвист над своей блондинкой, и зная, что тот также наблюдает за ним, и перекликающиеся образы их параллельных совокуплений перетекают из сознания в сознание. Никвист, уловив затруднения Селига, мягко высмеял его. «Ты беспокоишься, что в этом есть какая-то голубизна, — сказал он. — Но я думаю, что тебя пугает сам контакт, любой контакт, верно?» «Нет», — ответил Селиг, но он чувствовал именно это. Они еще минут пять оставались вместе, пока Никвист не решил, что пришла пора кончить и трепет его нервной системы, как обычно, отбросил Селига из его сознания. Вскоре и Селиг, утомившись прыгать на хихикающей, влажной от пота рыжей, позволил себе закончить и упал, дрожащий, утомленный.
Через полчаса в гостиную вошли обнаженные Никвист и его блондинка. Он даже не потрудился постучать, чем весьма удивил рыженькую. Селиг не мог сказать ей, что Никвист знал, что они уже закончили. Никвист включил музыку, и они тихо сидели. Селиг и рыженькая потягивали бурбон, а Никвист и блондинка скотч. Прошло какое-то время, снег все еще падал, и Селиг предложил второй раунд со сменой партнеров.
— Ну нет, — сказала рыженькая. — Я и так затрахана. Хочу спать. В другой раз, о'кей?
Она потянулась за своей одеждой. У дверей, пошатываясь и пьяно прощаясь, она позволила себе нечто скользкое:
— Все-таки вы какие-то странные парни, — сказала она. — In vino veritas. Вы, случайно, не пара педиков?
17
Моя сердцевина умерла. Спокойная, неподвижная. Нет, это ложь, или, если не ложь, то, по крайней мере, неверное утверждение, неверная метафора. Я как берег после отлива. Отлив закончился. Я словно голый каменистый берег, прочный, с коричневыми, грязными потеками, стремящимися за отливом. Кругом карабкаются зеленые крабы. Я переживаю отлив, я уничтожен Знаете, я совершенно спокоен при этом. Конечно, порой прорываются какие-то настроения, но…
Я совершенно Спокоен При этом.
Пошел уже третий год, как я начал отступаться от себя. Думаю, это началось весной 1974 года. До тех пор она работала безошибочно — я говорю о силе, — всегда доступная, надежная, проделывавшая все привычные трюки, служившие мне в самых грязных нуждах, а потом без предупреждения, без причин начала умирать. Небольшие провалы в приеме сигналов. Крошечные эпизоды психической импотенции. Эти события ассоциируются с ранней весной, с еще покрывающим улицу последним снегом. Это не могло произойти ни в 1973-м, ни в 1975-м, значит случилось в 1974. Я копался в чьей-то голове, сканируя глубоко упрятанные скандальные мысли, и внезапно все словно покрылось пеленой и стало неясным. Я испугался и в страхе прекратил контакт. А что бы сделали вы, если бы знали, что легли в постель с желанной женщиной, а проснувшись, обнаружили, что трахаетесь с морской звездой? Но эти неясности и расстройства были еще не самым худшим: мне кажется происходило полное смещение сигналов. Словно ловлю вспышку любви, что на самом деле передавалась, как лютая ненависть. Или наоборот. Когда происходит такое, мне хочется потрогать стену, чтобы ощутить действительность. Однажды я поймал исходившие от Юдифь волны сильного сексуального желания, всепоглощающую жажду. Я бросился к ней, что стоило мне великолепного ужина, но все оказалось ошибкой: какой же я дурак, принять за стрелы Купидона нацеленные на меня шипы. А затем начались и другие неприятности: слепые места, плохое восприятие контакта, потом смешанные сигналы — одновременно входили сигналы двух сознании, и я не мог отделить один от другого. Со временем исчез цветовой прием, хотя потом снова вернулся. Были и другие потери, сами по себе незначительные, накапливаясь, все это приводило к плачевным результатам. Теперь у меня есть целый список того, что я когда-то умел, но сейчас уже не могу делать. Инвентаризация потерь. Как умирающий, прикованный к постели, парализованный, но все понимающий, он видел, как родственники растаскивают его имущество. Сегодня уносят телевизор, а завтра первое издание Теккерея, потом ножки, затем покончат с Пиранези, наступит время горшков и сковородок, жалюзи, галстуков и брюк, а к следующей неделе возьмутся за пальцы ног, кишки, мозоли, легкие и ноздри. Для чего им мои ноздри? Я пробовал бороться, используя долгие прогулки, холодный душ, теннис, огромные дозы витамина А и другие полезные и невероятные средства, но эта борьба кажется мне теперь неуместной и даже кощунственной. Теперь я радостно принимаю потери и с большим успехом. Эсхил и Эврипид предупреждают меня, что нельзя голыми руками сражаться с шипами. Я верю Пиндару и если бы я прочел Новый Завет, то и там бы нашел подтверждение. Поэтому я повинуюсь, не борясь. Я все принимаю. Видите, как растет во мне качество восприятия? Я говорю искренне. По крайней мере, в это утро я многого достиг. Золотой солнечный свет осени заливает комнату и наполняет мою страждущую душу. Я лежу, упражняясь в технике, которая сделает меня неуязвимым к тому, что покидает меня. Я ищу в этом радость. Лучшее — это просто быть тот остаток жизни, для которого я прожил такое начало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65