— Ты наблюдаешь за ними в бинокль?
— О бинокле я не подумал.
— А вот я воспользовалась бы им.
— Погоди. Итак, нынче утром первой поднялась женщина и развела огонь между двумя камнями. Когда мужчина, в свой черед, выпростался из-под тряпья, я заметил, что он рыжий, — значит, другой. Этот покрупней, помоложе.
— Может, прежнего посадили?
— Не исключено.
Мы пообедали в «Перигорской харчевне», где Иветта выбрала самые сложные блюда, а затем зашли в какое-то кино на бульваре Сен-Мишель. Мне показалось, что, завидев вдалеке гостиницу, в которой я поселил ее после процесса, она помрачнела. Наверно, ей уже тяжело видеть нищету или хотя бы убожество: квартира мисс Уилсон оказывает действие. Даже улица, где гулял пронизывающий ветер и торопливо шагали прохожие, чуточку пугала ее.
Фильм крутили грустный, и несколько раз ее рука нащупывала в темноте мою.
На улице я спросил Иветту, куда ей хочется теперь, и она, не колеблясь, ответила:
— Домой.
Это было тем более неожиданно, что на улице Понтье она всегда оттягивала момент возвращения. Впервые Иветта чувствует себя защищенной, верит, что у нее есть свой кров. Ушел я от нее рано, потому что утро понедельника было у меня очень загружено, как, впрочем, все утра вообще. Вот уже месяц погода стоит ветреная и дождливая: за все время выдалось едва ли полдня солнечных.
Люди простужены, раздражаются по любому поводу. Во Дворце многие дела откладываются, потому что та или другая сторона гриппует.
Вечером мы с женой должны были обедать у Корины, где редко садятся за стол раньше половины десятого вечера и где вот уже несколько дней царит заметное возбуждение. В стране нет правительства. Возможные кандидаты на пост премьера поочередно приглашались в Елисейский дворец, рассматривались все мыслимые комбинации, и, по слухам, в последнюю минуту на сцену выйдет Мориа, в кармане у которого уже наготове список будущего кабинета. Вивиана полагает, что он составит правительство из специалистов, стоящих вне политики, — так вроде бы рекомендуется в случаях, когда подорвано доверие общественного мнения.
— Если бы не два-три чересчур громких процесса, где ты выступал, только от тебя зависело бы стать или не стать хранителем печати, — добавила моя жена.
Мне это на ум не пришло, а вот Вивиана об этом подумала. Любопытно, что за согласие взять на себя некоторые дела меня косвенно упрекает именно она, забыв, видимо, об инциденте в Сюлли.
Я ушел из Дворца довольно рано, за несколько минут до шести, и отправился на Орлеанскую набережную, где застал Иветту в новом пеньюаре у пылающего камина.
— Ты совсем замерз, — бросила она, когда я поцеловал ее. — Скорей иди греться.
Сперва мне показалось, что необычный блеск и какую-то проказливость придает ее взгляду пламя. Потом я предположил, что меня ждет какой-то сюрприз — слишком уж торопливо она готовила мартини, пока я грелся, сидя на пуфике.
— Помнишь, что я говорила тебе на днях?
Я все еще не сообразил, на что она намекает.
— Сегодня днем мы обсудили это. Я не шучу. Жанина была бы не прочь. Она призналась, что уже третий месяц живет без дружка и всякий раз, когда мы с тобой занимаемся любовью, вынуждена ласкать себя сама на кухне.
Она выпила свой стакан, искоса наблюдая за мной.
— Позвать ее?
Я не посмел сказать «нет». Иветта подбежала к двери.
— Жанина, иди сюда!
Потом спросила:
— Можно дать выпить и ей? Я приготовила три порции.
Она была на пределе возбуждения.
— Я налажу свет, а ты ее разденешь. Да, да, это должен сделать ты: в первый раз женщина всегда стесняется раздеваться. Верно, Жанина?
Многие мои клиенты и знакомые страдают разными сексуальными маниями и отклонениями, я же за собой ничего подобного не замечал. Почти без всякой охоты я принялся раздевать эту крупную блондинку, смеявшуюся, потому что ей якобы было щекотно.
— Я же говорила тебе, что она хорошо сложена. Правда ведь? Груди у нее в три раза больше, чем мои, а все-таки не обвисают. Потрогай — соски враз затвердеют.
— Ты что, пробовала?
— Да, днем.
Это объяснило мне атмосферу, которую я застал, войдя в квартиру.
— Ты тоже раздевайся, и мы втроем славно проведем время.
Они сговорились заранее, наметили довольно подробную программу и — что поражает меня больше всего — не впали в вульгарность.
— Для начала приласкай ее — меня-то заводить не надо.
Позже она настояла, чтобы я уступил ей свое место.
Она гордится, что способна дать женщине те же радости, что и я, гордится своим телом — не столько его красотой, которая не так уж ослепительна, сколько умением пользоваться им, делать из него источник наслаждения.
— Смотри, Жанина. Потом сама попробуешь так же.
Иветте свойственно нечто вроде инфантильного эксгибиционизма. В течение двух часов она вела себя, как те джазовые музыканты, которые импровизируют бесконечные вариации на одну и ту же тему, сверкая глазами при каждой новой находке.
— Ты никогда не рассказывала, что пробовала и с женщинами.
— Это мы так развлекались с Ноэми, когда спали в одной кровати. Сначала она артачилась. Потом привыкла и чуть ли не каждую ночь будила меня, беря мою руку и кладя себе на живот. «Хочешь? — шептала она, так до конца и не проснувшись. Ноэми была толстая лентяйка: ты ее доводишь, а она не шевелится и после сразу же засыпает.
Несколько позже Иветта произнесла поразившую меня фразу. Она уже дважды давала мне выпить, выпила и сама.
— Забавно однако! Люблю я это дело, хотя столько занималась им лишь для того, чтобы прокормиться и не остаться без крыши над головой. Тебя это не удивляет?
Мы все трое были в чем мать родила, когда в комнате оглушительно зазвонил телефон, и хотя звук его безличен, я догадался, что звонит моя жена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43