Теперь он был почти уверен, что она родилась именно там, в этих кварталах бедноты, где в полуразвалившихся домишках ютится по пятнадцать-двадцать семей в каждом, а на лестницах и во дворах кишмя кишит детвора.
Ему показалось даже, что между ними установился своеобразный молчаливый контакт, словно на глазах у мужа, от которого все эти тонкости начисто ускользнули, они обменялись тайным масонским приветствием.
Комиссар Мегрэ был большим человеком в уголовной полиции, но вышел он из народа.
Мадам Йонкер жила среди картин, достойных Лувра, одевалась у дорогих портных, устраивала роскошные приемы в Манчестере и Лондоне, носила бриллианты и изумруды, но выросла она на мостовых старой Ниццы, под сенью церкви святого Репарата. И Мегрэ не удивился бы, узнав, что она когда-то торговала цветами на площади Массена.
Оба поняли это и, поняв, вошли в новую роль — теперь за репликами, которыми они обменивались, скрывалось нечто совсем иное, и эти невысказанные слова не имели ни малейшего отношения к отпрыску голландских банкиров.
— Великолепное ателье! — сказал Мегрэ. — Ваш супруг оборудовал его для вас?
— Нет, что вы! Он строил этот дом еще до знакомства со мной! В те времена у моего мужа была в подругах настоящая художница. Ее полотна до сих пор выставляют в картинных галереях. Он истратил на нее кучу денег, и я спрашиваю себя иногда, почему он на ней не женился? Может, она была уже не так молода? Что вы на это скажете, Норрис?
— Сейчас уж не помню…
— Вы только полюбуйтесь, как он воспитан, как деликатен!
— Но, мадам, вы не ответили на мой вопрос, давно ли вы увлекаетесь живописью?
— Не очень… несколько месяцев…
— И большую часть времени вы проводите здесь, в ателье?
— Да. О, это настоящий допрос! — воскликнула она в шутливом тоне. — Судя по тому, как вы спрашиваете, вы плохо знаете женщин. Ведь я хозяйка в этом доме. Спросите меня, чем я была занята вчера в это время — вряд ли я отвечу.
Я, надо вам сказать, большая лентяйка, и мне кажется, что у лентяев время бежит куда быстрее, чем у занятых людей. Большинство, правда, считают, что наоборот… Просыпаюсь я поздно, люблю понежиться в постели; пока встану, пока поболтаю с горничной, а там кухарка приходит за распоряжениями…
Глядишь, уже обедать пора, а я еще толком не проснулась.
— Вы слишком разговорчивы и откровенны сегодня, — заметил Йонкер.
— Хм, я до сих пор и не подозревал, что можно рисовать по вечерам… сказал Мегрэ.
На этот раз супруги явно переглянулись. Голландец нашелся первым.
— Импрессионисты — эти фанатики солнца — возможно, согласились бы с вами, а вот модернисты предпочитают искусственное освещение. По их мнению, оно обогащает палитру множеством полутонов и оттенков.
— Так поэтому, мадам, вы и рисуете ночами? — повторил Мегрэ свой вопрос.
— Смотря по настроению…
— Бывает, что настроение приходит после ужина, и вы простаиваете у мольберта до двух ночи, — не унимался комиссар.
— От вас решительно ничего не скроешь, — мадам Йонкер произнесла это с вымученной улыбкой.
Мегрэ кивнул на черный занавес, которым была задернута застекленная стена, выходившая на авеню Жюно.
— Занавес, как видите, закрывается неплотно. Я уже говорил вашему мужу, что на любой улице среди жильцов найдется хоть один, страдающий бессонницей.
Интеллигенты в таких случаях читают или слушают музыку, ну, а люди попроще сидят у окна…
Теперь Йонкер полностью передавал слово жене, словно чувствуя, что почва ускользает у него из-под ног. Пытаясь скрыть тревогу, он прислушивался к разговору с напускным безразличием и пару раз даже отходил к окну, погружаясь в созерцание панорамы Парижа.
Небо все больше прояснялось, на западе сквозь облака уже проглядывало заходящее багровое солнце.
— В этих шкафах вы храните свои полотна? — спросил Мегрэ.
— Нет… Хотите в этом убедиться?.. Не стесняйтесь, я все понимаю, такая уж ваша служба?
Она открыла один из шкафов: он оказался доверху набит рулонами бумаги, тюбиками масляных красок, какими-то склянками и коробками.
Все было в полном беспорядке, как и на столике. Зато во втором шкафу лежали лишь три холста с подрамниками, на которых еще сохранились этикетки соседнего магазина на улице Лепик.
— Вы разочарованы? Ожидали увидеть здесь человеческий скелет? — сказала мадам Йонкер, намекая, очевидно, на известную английскую пословицу, гласящую, что в каждом доме есть свои тайны — «свой скелет в платяном шкафу».
— Для скелета нужен покойник, а Лоньон пока еще не отдал богу душу в Биша, — нахмурившись, возразил Мегрэ.
— О ком это вы говорите? — спросила мадам Норрис.
— Об одном инспекторе… А скажите, мадам, вы уверены, что в тот момент, когда раздались выстрелы, точнее говоря, три выстрела, вы находились в своей комнате?
— А не кажется ли вам, господин Мегрэ, — не выдержал Йонкер, — что на сей раз вы зашли слишком далеко?..
— В таком случае ответьте на этот вопрос сами. В самом деле, ваша супруга посвящает часть своего времени живописи, чаще всего она рисует по вечерам и, случается, проводит в ателье чуть ли не всю ночь. Но странное дело — здесь почти пусто: ни мебели, ни картин…
— Разве во Франции есть особый закон о том, как художникам надлежит обставлять студии? — поднял брови голландец.
— Где вы видели студию, в которой не было бы ни одного полотна, законченного или незаконченного? Хотелось бы знать, мадам, что вы делаете со своими картинами?
Она с надеждой посмотрела на мужа, как бы предоставляя ему самому найти подходящий ответ.
— Поймите, Мирелла вовсе не считает себя художницей…
Мегрэ впервые услышал ее имя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32