— Она бросилась стучать к соседям с криком: «Умерла! Мадмуазель Огюстина умерла!» А я ускользнула на цыпочках… Я так долго ждала! Думала, не дождусь никогда! Под конец я задыхалась, мне было жарко в этом толстом теле.Вы замечали, что я сильно потела, что от меня всегда разило потом? Я смотрела на вас издали. Знала, что вы тоже на меня смотрите. Вы говорили:«Ишь ты, старая Огюстина опять у окна…» А мне так хотелось полететь к вам и все вам сказать!.. Но вы бы не поняли… Теперь с этим покончено. Я успокоилась. Могу вас немножко проводить…И Доминика ощутила, как ее руку сжала идеально теплая и живая рука; это волновало, словно к ней впервые прикоснулась рука любовника; Доминике было немного стыдно; она не привыкла к таким вещам и, краснея, отвернулась.— Согласитесь, — лепетала м-ль Огюстина, — ведь я же была кошмарной старой девой…Доминика из вежливости хотела возразить, но поняла, что отныне ее собеседницу обмануть невозможно.— Да! Да! Эх, сколько я выстрадала! И до чего же была довольна, когда подхватила наконец это воспаление легких! Мне поставили пиявки, и я терпела, делать нечего… Сперва мне казалось, что они будут меня стеречь, но потом меня все-таки оставили без присмотра, и я этим воспользовалась… Я так вас люблю!Доминика не видела в этом ничего дурного, любовь м-ль Огюстины заслуживала уважения; Доминике казалось, что так оно и должно быть, и она с давних пор этого ждала…Ее стесняли только оба моряка. Она хотела сказать об этом м-ль Огюстине, которая, возможно, их не видела. Но сила воли ей изменила, на нее навалилась сверхъестественная усталость, жара пробирала ее до мозга костей, проникала в плоть и в кровь; ее обвивала чужая рука, к ее губам приблизились чужие губы; задыхаясь, она прикрыла глаза, окаменела от ни с чем не сравнимого ощущения, ей было страшно, она утопала, она…Доминика так и не узнала никогда, в самом ли деле она застонала. В синеватом полумраке купе она увидела только открытые глаза моряка напротив, устремленные на нее. Может быть, он только что проснулся? Или давно уже витает между сном и явью?Ей все еще было не по себе. Она стыдилась. Что-то такое чуть не произошло в ней и насилу оборвалось, что-то такое, что она предчувствовала, от чего ей было страшно, что она не смела назвать. Этой ночью она больше не спала. Едва начало светать и поезд проехал Монтелимар, она заняла место в коридоре, прижалась лицом к стеклу и стала смотреть на оливковые деревья, на почти плоские розовые крыши, на белые дома.На вокзале в Сен-Шарле было солнечно; она выпила в буфете чашку кофе и съела рогалик, поглядывая на свой поезд.Немного погодя она увидела море, очень синее, с бесчисленными белыми барашками — дул мистраль, и небо было безоблачное; люди на дороге шли с непокрытыми головами.В Тулоне она села в трамвай.Вопреки стыду, ей все никак не удавалось стряхнуть с себя необыкновенное ощущение, пронзившее самые сокровенные глубины ее существа. Такое было с ней один-единственный раз, уже давно, лет в шестнадцать или семнадцать, но тогда это ощущение вспыхнуло, как ракета в глубокой синеве неба, а она осталась на месте — оторопевшая, опустошенная.Смотри-ка! В открытом такси она разглядела кузена Бернара с девушкой, которую она никогда прежде не видела. Доминика попыталась привлечь их внимание. Но Бернар обернулся слишком поздно, когда трамвай остался далеко позади.— Бедная Ника! До чего ты устала, наверное! Зайди на минутку, освежись.Похороны через час. В доме полно дядьев, теток, кузенов. Все целуются.— Ты все такая же! — говорят ей. — В котором часу ты получила телеграмму Франсуа? Вообрази, у него не было твоего адреса, и теперь ты опоздала и не сможешь взглянуть на нее в последний раз. Понимаешь, ждать больше было нельзя…И понизив голос:— Пошел запах… У нее последнее время отекали ноги. Но знаешь… Она не переменилась… Если бы ты могла на нее взглянуть! Она словно спит…Помнишь, малышка Котрон однажды сказала, глупенькая, что тетя Клементина сладкая, как мармеладка… Вот такой она и осталась до конца… Но…— Хочешь умыться? Сейчас мы тебе все расскажем!..То-то удивишься… Видала бедного дядю Франсуа? Он все-таки захотел приехать… Увы, мы очень опасаемся, что со дня на день придет и его черед и скоро мы все встретимся в Ренне…На похоронах было полно народу, какие-то люди в униформе… Развевались женские вуали, Доминика едва узнавала дорогу; ей казалось, что все здесь стало меньше, даже вилла, и какая она заурядная, эта вилла!Во время отпевания ей несколько раз вспомнилась Антуанетта, которую она представляла себе на другой заупокойной службе, в церкви Сен-Филипп-дю-Руль; потом, выходя с кладбища, она оказалась в толпе родственников; дядья и тетки превратились в стариков…— А ты не изменилась!Они-то изменились. Кузены и кузины стали совсем взрослые, у них свои семьи, дети.К ней подвели тринадцатилетнего мальчика, и он сказал:— Здравствуйте, тетя.— Это сын Жана…Больше всего ее удивляло возвращение к прежнему словарю, к словечкам, которые обладали смыслом только у них в семье, в их клане. Иногда ей приходилось делать усилие, чтобы понимать.В столовой и гостиной виллы накрыли два больших стола. Всех детей усадили со всеми вместе. Рядом с Доминикой очутился студент Политехнической школы, он разговаривал басом и без конца называл ее «тетенька».— Математик у нас первый класс!..— Я записался на латынь и языки…И все те же слова-тотемы в устах людей, которых она знала грудными младенцами и чье существование подтверждали ей только новогодние открытки.— У Берты Бараби, той, что в прошлом году вышла замуж за инженера мостов и дорог и теперь живет в Ангулеме, появился ребенок…Она смотрит на них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45