Капитан окинул обоих сравнивающим взглядом и снова пожал плечами. Заговорить с молодым человеком он не решался, понимая, как неловко сейчас Вринсу: тот и глаза-то поднять на него боится.
Однако голландец неожиданно шагнул вперед и негромко заговорил:
— Хочу заверить, капитан…
Петерсен ждал, глядя через плечо на третьего помощника.
— …что сразу же по возвращении я, разумеется, подам в отставку.
Вместо ответа он услышал только неразборчивое ворчание. Петерсен спустился по трапу и на ходу заглянул в салон, где Белл Эвйен разложил деловые бумаги.
Конец дня прошел уныло. Обед отличался от завтрака только тем, что «Полярная лилия» оказалась наконец в открытых водах, началась бортовая качка, и тарелки с рюмками заскользили по столу. Эвйен держался молодцом, хотя улыбался все-таки несколько натянуто.
Вдруг Арнольд Шутрингер, уже с минуту стискивающий зубы, рывком поднялся с места и большими неуклюжими шагами устремился с двери.
— Она в самом деле больна? — осведомился Эвйен.
Петерсен ответил уклончивым жестом.
— Странная девушка! Я еще вчера подумал, что это добром не кончится.
Капитан напряженно прислушивался к ударам волн о корпус, а когда масса воды обрушилась на бак; отшвырнул салфетку и выскочил на мостик, сорвав на бегу с вешалки свою кожанку.
Наверху увидел две фигуры, вцепившиеся в поручни. В вихре мелких снежинок были уже различимы огни крошечного порта, куда судну предстояло зайти; Петерсен на секунду всмотрелся в бескровный профиль Вринса и заметил, что челюсти голландцу свело так же, как Шутрингеру.
— Больны? — ворчливым тоном спросил он.
— Нет!
Молодой человек выкрикнул это, весь напрягшись.
Чувствовалось, что он дрожит с головы до ног в своей слишком легкой одежде.
— Наденьте-ка.
Петерсен швырнул ему свое пальто, обменялся несколькими словами с лоцманом и отправился спать.
Петера Крулля он за весь день не видел ни разу.
А Катя?.. Он представил себе ее: лежит, скорчившись на койке, мучится от морской болезни, но упрямо никого не хочет позвать.
Самым лучшим временем в четверг оказались для Петерсена утренние часы, когда он стоял на вахте рядом с лоцманом.
«Полярная лилия» миновала Буде и пробиралась через Лофотены, уже много часов пробивая себе путь сквозь снежную бурю.
За несколько минут видимость упала до нуля, открыть глаза стало невозможно. Ледяная пыль забивалась в мельчайшие швы одежды и обуви.
Капитан с лоцманом топтались на месте, пытаясь согреться и передавая друг другу кисет или зажигалку. термометр показывал двенадцать градусов ниже нуля; изредка, когда появлялся просвет и показывалось бледное солнце, позволявшее заметить два-три шквальных облачка на горизонте, глазам представали белоснежные горы — ни пятнышка, ни домика, ни травинки, ни души.
Необъятный простор. Очертания некоторых вершин можно различить больше чем за тридцать миль.
Время от времени почти вплотную к «Полярной лилии» проходил рыбачий баркас длиной восемь-десять метров, с обледенелыми вантами и заваленной снегом палубой, на которой, перегнувшись через поручни, ловили треску два человека, казавшиеся бесформенными под четырьмя-пятью слоями одежды.
Воздух леденил легкие. Несмотря на это, Петерсен с жадностью дышал чистым кислородом, словно тот возвращал его к жизни, отгоняя кошмарные образы: голую девушку в постели на улице Деламбр, Штернберга с исколотой грудью и скомканной простыней на лице.
Капитан с неподдельным безразличием взглянул на ставангерского полицейского: не зная, чем заняться, инспектор прислонился к переборке, защищавшей его от ветра, и любовался пейзажем.
Вдруг Петерсен вздрогнул: позади него кто-то кашлянул. Нахмурясь, он спросил внезапно появившегося у него за спиной Шутрингера.
— Что вам угодно?
Под трапом висело объявление, запрещавшее пассажирам подниматься без надобности на мостик.
Шутрингер никогда еще не произносил столько слов зараз. Вид у него был надутый, но решительный.
Он снял свое жакейское кепи, и на морозе его голый череп производил совершенно ошеломляющее впечатление.
— Накройте голову! Итак, в чем дело?
Немец указал на лоцмана.
— Можете говорить при нем.
— Меня обокрали!
— Что такое?
— Вчера вечером или сегодня утром кто-то забрался ко мне в каюту и украл две тысячи марок, а также несколько сот крон, лежавшие у меня в чемодане.
Страшно огорчен, что доставляю вам новые хлопоты, но я во что бы то ни стало должен разыскать деньги: это все, что я захватил с собой в поездку.
Лоцман с любопытством разглядывал пассажира.
— Вы уверены, что деньги пропали? — спросил Петерсен, мрачнея.
— Абсолютно. Из осторожности я положил их не в бумажник, а в простой синий конверт и сунул под белье.
— Что вы делали утром?
— В восемь принял душ. Таким образом, моя каюта оставалась пустой. Потом сходил в ресторан и погулял по юту. Когда же я…
Капитан повернулся к лоцману.
— Обойдетесь пока без меня?
И первым спустился по трапу. Проходя мимо ресторана, наткнулся на стюарда.
— Не видели, никто не входил сегодня утром в двадцать вторую?
Стюард вскинулся, как чертик в коробочке с пружинкой, и пролепетал:
— В двадцать вторую тоже? Господин Эвйен как раз спрашивал, не входил ли кто к нему.
Эвйен, каюта которого была открыта, вышел на порог: он услышал разговор.
— Капитан, не заглянете ли ко мне на минутку?
Он нервничал, но сохранял самообладание. Только вот руки, ухоженные, с длинными пальцами, слегка дрожали.
— У вас что-нибудь украли?
Эвйен подозрительно взглянул на Шутрингера.
— Зайдите все-таки на минутку.
И закрыл за собой дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35