Это был другой мир, и он в этом мире становился другим человеком, холодным и точным. Пока он надевал халат и намыливал руки, его ассистентка Николь Жиро уже приступала к отчету, затем звонок вызывал двух ординаторов, Рюэ и Вейля, они, должно быть, находились в одной из палат.
Слушая отчет, он вспоминал мельчайшие детали и перебивал коллег, чтоб они не теряли время и не задерживались на уже изученных им фактах:
— Знаю. Я осматривал ее вчера вечером. Скажите только, как она отреагировала на гормональные препараты.
Он часто, прежде чем отправиться на Липовую улицу, приходил сюда рано утром, когда у санитарок самый разгар работы. Нередко он опять заходил вечером, даже если не было срочной необходимости в его присутствии.
Николь Жиро недавно вышла замуж за педиатра. Она была похожа на Вивиану, но мягче и порывистее. Он даже имел на нее виды перед тем, как она объявила ему о своей помолвке, но в любом случае это бы все осложнило.
Рюэ был тощ, угловат и честолюбив. Шабо не был уверен в его добром отношении, зато Вейль, черноволосый и кудрявый, трогательно выказывал ему свою преданность.
Обоим еще не было тридцати пяти. Это было уже другое поколение, и на смену шло третье — нынешние студенты.
Здесь, казалось, поколения сменяли друг друга в особо стремительном ритме — благодаря системе конкурсов, постов и званий.
Шабо обходил палаты, и группа следовала за ним, прислушиваясь к его словам, а мадам Жиро, протягивая ему то одну, то другую папку, записывала. Когда он склонялся над очередной пациенткой, не только его ассистенты наблюдали за ним, но он чувствовал на себе тревожные взгляды всех больных в палате.
Он никогда не колебался, лишь на некоторое время задумывался, молчаливый и строгий, прежде чем произнести окончательный, тщательно выверенный диагноз.
В это утро он предполагал осмотреть немногих пациенток, и ровно в одиннадцать новый звонок собрал его студентов в лекционном зале больницы. Рядом встала мадам Жиро, положив перед собой папки, в то время как молодые люди в белых халатах расселись полукругом. К концу лекции несколько человек уже стояли в ожидании у выхода.
По знаку профессора Николь Жиро зачитывала первую историю болезни, и, когда в зал проскальзывал какой-нибудь опоздавший, за его спиной в дверях виднелись больные, ожидающие в коридоре, сидя на скамьях или лежа на каталках.
— Введите больную.
По заведенному обычаю, он вставал, подходил к пациентке, терпеливо расспрашивал ее, повторял свой вопрос, видоизменяя его на все лады, чтобы получить точный ответ.
— Вам больно здесь?.. Чуть повыше?.. Здесь?.. Покашляйте…
Сильнее… Когда вы кашляете, боль усиливается?.. Постарайтесь теперь описать мне эту боль… Колющая?.. Нет?.. Режущая?..
В это утро рассматривали только три истории болезни. В первом случае диагноз был ясен, лечение классическое. У этой итальянки уже было пятеро детей, она находилась на пятом месяце беременности и жаловалась на боли, характер которых не умела объяснить в точности. Почти сразу он вывел заключение, что у нее воспаление седалищного нерва, и предписал ей лежать, а также инъекции витамина и фенилбартазон.
Вторая пациентка, незамужняя машинистка, страдала нарушением гормонального равновесия, угрожающего выкидышем. Пока он давал для своих учеников объяснения, в которых она ничего не понимала, эта молодая девушка, лежащая полуобнаженная среди мужчин, не глядела ни на кого, кроме профессора. У нее было такое выражение, с каким, должно быть, дикари смотрят на колдуна племени: очевидно, в ее представлении ее собственная жизнь и жизнь ее ребенка зависели только от него.
Последняя была настолько истощена, измождена, что еле выдерживала тяжесть своего живота. Она тоже была незамужняя и до последней недели работала на заводе, около Жавеля. Ее лунообразное лицо с глазами навыкате выражало самые обычные чувства.
У нее уже дважды был самопроизвольный выкидыш. Она не сомневалась, что ее опять ждет то же самое, и смирилась, не пытаясь понять, отчего это с ней происходит, принимая свое несчастье как решение судьбы. Она едва ли слушала, что ей говорят, и вместо ответа только кивала или стонала.
— Дайте мне руку…
Шабо раскрыл ее ладонь, наклонился над нею и обнаружил то, что ожидал, — крошечные коричневые точки в складках. Вскоре появятся и более крупные пятна. Болезнь Аддисона. Внутримышечные инъекции кортизона.
— Внимательно наблюдать и представить мне отчет, — продиктовал он ассистентке.
Он был почти уверен, что сохранит ребенка. Но благо это или зло? Чуть ли не каждую неделю ему случается бороться во всеоружии современных медицинских средств, чтобы спасти лишенного умственных способностей урода, которого впоследствии перебрасывают из больницы в больницу, из приюта в приют. Но это его уже не касается.
Он вернулся в свой кабинет, подписал документы, которые ему протянула ассистентка, затем раскланялся в коридоре с профессором Бланком, ведущим курс гинекологии.
В машине его ждала Вивиана и вместе с нею — все его заботы.
— На Анри-Мартэн?
— Да.
— Вы не забыли, что около двух собирается рожать мадам Рош?
Вивиана ревновала его к миру Пор-Рояля, куда ее не допускали, и торопилась занять внимание профессора другими делами, как бы снова прибирая его к рукам.
— Я перенесла большую часть консультаций. На всякий случай я вызвала на пять часов господина Маркхэма и на пять тридцать — мадам Салиган.
Казалось, он дремал с полуоткрытыми глазами. Это случалось с ним все чаще и чаще, даже если ему удавалось проспать целую ночь. Это была всеобъемлющая усталость, она выходила за пределы обычного физического утомления, лишала его всех способностей — за исключением способности думать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37