она сохраняла все на старых местах, как в музее. Он умолял ее, чтобы она позволила ему внести хоть какие-нибудь улучшения, например оборудовать ванную, установить электропечь, позднее он заговорил о телевизоре.
— До сих пор я жила без всякой этой механики и намерена обходиться без нее до самой смерти.
С тем же успехом он настаивал, чтобы она наняла служанку. Она не согласилась даже на телефон:
— На что он мне? Я никому не собираюсь звонить, да и мне никто звонить не станет.
— Ну, а вдруг тебе станет плохо…
— Тогда я постучу в потолок палкой твоего отца.
Соседка сверху сообразит, в чем дело.
Радио на столе, которое она только что выключила, не было его подарком. Да она ничего от него и не взяла бы. Она открыла для себя одно семейство, родственников по матери, ему неизвестных, он только изредка краем уха слышал обо всех этих Нику, Папе и Варнье. Одни из них жили в Версале и в Париже, другие, молодые, обосновались в Северной Африке.
Все они зарабатывали жалкие крохи, и мать сильнее всего привязалась к тем, кого судьба особенно преследовала. Она знала все их семейные драмы, знала, кто потерял работу, знала, что у одной из внучатых племянниц рак, а у другой — преждевременные роды и ребенок-инвалид.
Она навещала тех, кто жил не слишком далеко от нее, теперь она им приносила маленькие пакеты, а остальным писала длинные письма; вот и сейчас у нее на столе лежало неоконченное письмо.
— Еще стопочку… Пей, пей! Твой отец всегда выпивал две…
— Разве папа пил?
Она разом посуровела:
— Уж не воображаешь ли ты, что твой отец был пьяницей? Ни разу за всю нашу совместную жизнь — слышишь: ни разу! — не пришел он домой пьяным.
Да я бы этого и не допустила. Он выпивал одну рюмку в кафе, в дружеской компании, да и заходил он туда не столько ради игры в карты, а потому что любил поговорить о политике. Он был апостолом истины! Ради своих идей он пожертвовал всем.
Пронзительным взглядом она дала ему понять, как огромна разница между его отцом и им самим.
— Немного вина за обедом, как у всех принято, а вечером, За чтением газет — две рюмочки…
Он не решился попросить у нее разрешения зайти в свою бывшую комнату — он знал, что и там ничего не изменилось: те же обои в розовых и голубых цветах, та же этажерка, на которой все в том же строгом порядке стоят его школьные учебники и призы.
Зачем он пришел сюда в этот вечер? Только что, сидя за рулем, он не понимал зачем, даже не задавался таким вопросом. Но теперь, когда вроде бы нашел ответ, у него перехватило горло.
Разве его приход — не прощальный?
— Знаешь, мама…
Старуха бесстрастно смотрела на него в упор. Он боролся с желанием сказать ей. Лучше было бы оставить письмо.
— Ну, что ты хотел мне сказать?
Казалось, она смягчилась. Может быть, она ждала, что он наконец-то признается в том, что, несмотря на видимые успехи и деньги, он несчастен? И тогда она пожалела бы его.
Нет, в этом он не способен сплутовать, даже ради того чтобы его пожалели. Да и не жалость ему нужна. Он написал бы ей совсем о другом, но вот о чем — уже улетучилось из головы. При всем желании он не мог уловить свою мысль.
Его осенило, когда он глядел на отцовское кресло, на стойку с трубками, на книги в потрепанных переплетах, когда он думал о своей детской комнате и видел перед собой стол с очками, служившими по очереди обоим супругам.
На какой-то миг мысль блеснула и проявилась, уплотнилась, обрела форму. Ему казалось, будто он сам видел, как отец вернулся с улицы в последний раз, но в действительности сцена разыгралась без него: он был в школе.
Он собрал обрывки истины, прошлое и настоящее, и каким-то чудом, как это бывает при вынесении сложного диагноза, все сложилось в одну картину. Он был настолько близок к открытию, что уже, казалось, ухватился за путеводную нить, не отдавая себе отчета в том, какая горестная гримаса исказила его лицо.
— Да что с тобой, Жан? Ты болен?
— Нет.
— Ты уверен, что это не сердце? Сколько врачей умирает от сердца, сплошь и рядом…
— Да нет же, мама.
Она была раздосадована, что исповедь не состоялась:
— Ты в самом деле чувствуешь себя нормально?
— Уверяю тебя.
— Может быть, какие-нибудь неприятности дома? Или неладно с работой?
Ему удалось выдавить из себя улыбку. Все его трудности ничего не стоят, в глазах матери, по сравнению с несчастьями, которые так и сыплются на головы ее внучатых племянников и племянниц: еще бы — безработица, рак, ненормальные дети…
— Кристина не заходила к тебе в последнее время?
— Нет, с Нового года не заходила. Давид прислал мне открытку на день рождения.
Это удивило его — ему казалось, что сын и не подозревает о существовании бабушки.
— Мне пора…
Он вытащил из кармана бумажник.
— Нет-нет, сын… Мне хватает с избытком, ты ведь и так присылаешь мне каждый месяц…
Он не сам посылал ей деньги, этим занималась Вивиана, одновременно уплачивая по чекам всем поставщикам. И мать знала об этом, видя чужой почерк на переводе.
Тем не менее он положил на стол несколько кредиток:
— У тебя ведь есть внучатые племянники, которым это может пригодиться…
Может быть, зря он так делает? Но он поступал так каждый раз, и до сих пор ее это не задевало; напротив, несмотря на все свои протесты, она казалась скорее довольной. Он заметил, что она слегка побледнела. Но, может быть, деньги здесь ни при чем. Устал он ужасно. Никогда еще не чувствовал себя таким усталым, должно быть, это видно по нему, ведь недаром в этот день, с самого утра, все беспокоятся о его здоровье, даже мать.
— Наверное, я тебе уже говорила об этом, — прошептала она, — но людям моего возраста часто случается повторять одно и то же, а я не хочу, чтобы ты забыл, не хочу, чтобы ты допустил распродажу на аукционе этих документов;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37