— Подожди-ка. Сейчас принесу тебе чего-нибудь выпить…
Она тоже была с ним на «ты». Впрочем, она всем «тыкала».
Все говорили одновременно, фразы переплетались и сливались в забавную смесь. Одни, казалось ему, говорили о кино, другие — о ценах на участки на Лазурном Берегу.
У Филиппа с женой там была вилла, на Антибском мысу. А для уик-эндов они приобрели старинную дворянскую усадьбу, с конюшнями и довольно обширным парком в направлении к Мезон-Лаффиту.
— Идем, я представлю тебя кое-кому из наших друзей…
Вернулась Мод с бокалом, в котором плавал кубик льда, и поскольку Шабо не знал, что с ним делать, он осушил его, чтобы поставить мимоходом на какой-нибудь из столиков. Филипп по-прежнему следил за ним с озабоченным видом, и у Шабо чуть было не возникло желание успокоить его, сказать, что, хорошенько взвесив все обстоятельства, он принял решение не устраивать скандала, Они подошли к парочке, беседующей на диване.
— Мой шурин, профессор Жан Шабо… Префект департамента Эро, большой друг моего тестя, приехал в Париж встряхнуться…
Мужчины обменялись рукопожатием. Молодая женщина тянула через соломинку что-то розовое.
— Иветту тебе не представляю. Ты, конечно, уже насмотрелся на нее в кино. Неправда. Во-первых, в кино он бывает редко. Во-вторых, он не помнит, видел ли ее когда-нибудь. Она тоже выставляет напоказ груди. Они у нее прекрасны, похожи на груди эльзаски. Она сказала, протягивая ему кончики пальцев:
— Всегда полезно иметь среди своих знакомых акушера. Вдруг вы мне когда-нибудь понадобитесь…
Теперь он был недалеко от жены и узнал человека, с которым она так оживленно и доверительно беседует. Это актер, который ведет курсы по драматическому искусству, те самые, что посещает его дочь Элиана. Он казался гораздо старше, чем в своих фильмах, — старше, чем Шабо. У него была нелепая привычка: каждые несколько секунд он закрывал глаза и встряхивал головой, словно отгоняя назойливую муху.
Элианы не было видно ни в большой гостиной, ни в соседней, маленькой, где Ламбер и два его гостя, сидя в больших креслах, были заняты серьезным разговором. Они курили сигары, не обращая внимания на общество. С таким же успехом они могли бы встретиться в рабочем кабинете. И действительно — словно по негласному приказу, вокруг них установилась зона тишины и спокойствия.
Шабо встретился взглядом с женой, но она ничуть не смутилась оттого, что ее застали врасплох за дружеской беседой с любовником дочери. Он не знал, что они настолько близки.
Филипп спросил:
— Ты знаешь его?
Шабо сказал, что не знает. Тот так и не встал.
— Мой шурин, знаменитый профессор Жан Шабо. Ну а что касается нашего друга — кто же его… Еще бы! Разумеется, кто же его не знает! Его знают везде! Здесь собрались одни знаменитости. Даже эти две женщины, от которых бросает в оторопь, что взгромоздились на табуреты у стойки, словно на насест, тоже чем-нибудь да прославились. Если только это не восковые манекены. Казалось, у них нет возраста, а лица размалеваны первыми попавшими под руку красками. Волосы цвета пакли, уложенные а-ля Мария-Антуанетта, вряд ли свои; в противном случае парикмахер сыграл с ними злую шутку.
Филипп зашептал:
— Не буду тебя представлять, они к этому часу обычно уже ничего не соображают. Но ты их, наверное, встречал в Каннах или в казино Довиля…
— Не встречал…
Впрочем, будучи на юге, он никогда не заезжал в Канны, а выбирал один из мелких спокойных портов между Марселем и Тулоном. Кроме того, как бы это ни выглядело смешно в глазах всех этих людей, он ни разу не был в казино Довиля.
— Это мать с дочерью, но их часто путают. Обе мертвецки пьяны. Впрочем, они и за стол сели уже хорошие.
Шабо пропускал все это мимо ушей. Не его дело. Его просили прийти он пришел. Но он не обязан притворяться, будто он с ними одного поля ягода.
— Они так называемые американки; дочь, насколько я помню, замужем за тракторным магнатом, он весь год живет в Детройте. По-французски они говорят так же свободно, как по-английски, только с сильным центральноевропейеким акцентом…
Не все ли ему равно? Они скорее внушали ему страх, эти женщины, с их сверкающими украшениями на груди, запястьях и пальцах, с остекленевшими глазами; они смотрели прямо перед собой, но, казалось, ничего не видели.
— В Штатах они почти не бывают…
Мимо проносили поднос, и Шабо чуть было не схватил бокал, но при Филиппе не осмелился.
— Графиня М.
Она уже протягивала ему округлую руку и с улыбкой шептала:
— Мы очень близко знакомы, не так ли, профессор?
Все-таки хотя бы одним связующим звеном оба мира соприкасались. Он никогда не видел ее такой, какой она была здесь, — сияющей и возбужденной. Для него она была испуганным жалким созданием, он часами разговаривал с ней, сидя в клинике у ее постели и держа ее за руку, прежде чем она решилась на операцию.
Он не знал, существует ли и существовал ли когда-либо граф. Единственный человек навещал ее в клинике под большим секретом: он пребывал в вечном страхе, что его узнают, поскольку был видным политическим деятелем, главой партии, дважды президентом совета в весьма давним президентом сената.
Он был стар и безобразен, с огромными бровями и пучками темной шерсти, вылезающими из ушей ж ноздрей.
Шабо заинтересовался только одним гостем, с которым его не познакомили и который, видимо, не входил ни в одну из групп. Никто не занимался им. Ему тоже было лет пятьдесят, та же манера одеваться, как у Шабо, в петлице — ленточка Почетного легиона; уже поэтому он никак не мог быть полицейским, наблюдающим за сохранностью дамских драгоценностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37