Он размышлял, часами что-то обдумывая, пока его руки непрерывно работали. По мере того как всех охватывало волнение, Малыш Луи испытывал все большее спокойствие, какого никогда еще не ощущал, — разве что в течение тех нескольких утренних часов, когда в Ницце, лежа на кровати перед открытыми окнами, курил и слушал, как в соседней квартире пели «Колыбельную» Шопена.
Моннервиль потратил более двух месяцев, чтобы воздвигнуть себе памятник — дело, которое в осведомленных кругах признавалось образцом произведений подобного жанра. Адвокаты тщательно, пункт за пунктом изучали его, чтобы отыскать какие-либо изъяны, а Луи знал их и так. Он единственный знал всю правду. Он один знал, какую банальную схему прикрывают хитроумные конструкции следователя. Он один отдавал себе отчет, что все это — вранье от начала до конца, что следователь и его помощники подтасовывали даты для устранения неувязок в показаниях свидетелей, оказывали на них давление, и те в итоге терялись, путали воскресенье с понедельником, одну неделю с другой. Но, худо или хорошо, все было собрано воедино Моннервилем, который действовал так, может быть, и с благими намерениями, но обязан был хоть раз спросить себя по совести, не развертывались ли события иначе, чем он предполагал.
В итоге Моннервиль воссоздал преступление по своему замыслу. Именно это выдуманное преступление, а не подлинное он и расследовал в мельчайших подробностях.
— Если ты и дальше будешь так жиреть, свидетели тебя не узнают, — шутил рыжий надзиратель.
Луи не улыбнулся. Он лишь скорчил гримасу в знак добродушного настроения.
— В газетах снова пишут о твоем деле. Пожалуй, понадобятся специальные пропуска на суд. Журналистов собирается приехать такая уйма, что надо будет переоборудовать зал и поставить во Дворце дополнительные телефоны.
Дважды адвокаты грозились отказаться от защиты, если он им не поможет.
— Да идите вы!.. — цинично ответил Луи.
И за пять, и за четыре дня до процесса он не утратил спокойствия. Он был озабочен бытовыми мелочами: велел отнести костюм в чистку, купить новый галстук и три сорочки — ему сказали, что процесс продлится дня три, а уже становилось жарко.
Накануне он позвал тюремного парикмахера и договорился, что завтра с утра пораньше тот подстрижет его и побреет.
Когда адвокаты показали ему многочисленные газетные вырезки, он проявил любопытство не к тексту, а к фотографиям.
— На этой я совсем не похож, — говорил он пренебрежительно.
Или:
— Любопытно, когда они успели меня щелкнуть; даже не знаю, где это было, И вдруг без всякого перехода спросил:
— А мать моя там будет?
— Она вызвана свидетельницей.
— А Нюта?
— Тоже.
— А Луиза?
— Ей послали повестку, но она еще не приехала.
— Ну и ладно, — произнес он, наводя порядок на подоконнике, заменявшем ему стол.
Глава 13
Парикмахер, отбывавший наказание за то, что всадил полдюжины пуль в свою невесту, появился в шесть утра, освещенный солнцем и в игривом настроении.
— Знаешь, сколько понаехало газетчиков? — возбужденно крикнул он, словно предстоял его собственный процесс или большой праздник. — Пятьдесят три!
Он преувеличивал. И все же набралось сорок девять репортеров, из которых двадцать накануне прибыли из Парижа. В роскошных белоснежных отелях на Английской набережной обслуживающий персонал поражался — отчего многие постояльцы поднялись в такой ранний час.
Луи не мог видеть Бухту Ангелов, а в то утро она была цвета лаванды, без единой морщинки, без единого пароходика, куда ни глянь — незамутненная водная гладь.
Парижане восторгались красотой природы и, направляясь во Дворец правосудия, делали крюк, чтобы пройти через цветочный рынок, пестреющий разноцветными гвоздиками.
В маленьких бистро пахло ранним кофе, и поливальная машина медленно лавировала по улицам, когда сорок полицейских в касках и высоких сапогах, шагая в ногу, вышли на площадь и образовали живой коридор на величественной лестнице Дворца правосудия.
Малыш Луи, закончивший свой тщательный туалет, уже трясся в тесном кузове тюремной машины. Самый молодой из конвоиров с любопытством следил за ним через зарешеченное оконце.
Луи провели во Дворец через маленькую дверь, и, пока кругом, как на ярмарке, галдела толпа, он опустился на скамью в комнате, выкрашенной в серый цвет, — что-то вроде полутемного чулана, где ему предстояло ждать начала.
Какие-то люди с нарукавными повязками суетились, словно распорядители на празднике. Другие стояли группами на ступеньках лестницы. Внизу, среди застывших машин, толпа любопытных глазела на полицейских. Приезжали красивые женщины с пропусками и без пропусков.
Те, у кого их не было, атаковали знакомых — журналистов или адвокатов.
На столах для прессы какой-то оборотистый ресторатор приколол фирменные карточки, обещающие журналистам наилучший прием по самым дешевым ценам.
До Луи доносился лишь смутный гул голосов и хлопанье дверей. Иногда он с интересом поглядывал на молодого конвоира, удивительно похожего на него самого, особенно теперь, когда Луи раздался в плечах и кожа у него стала гладкой, как у упитанного поросенка.
Разве не мог бы он очутиться на месте этого охранника, а тот — на его! У обоих была широкая и тяжелая челюсть, такие же выступающие скулы, похожие глаза и лоб.
Наконец вошел один из адвокатов, уже в мантии. Он был не менее возбужден, чем парикмахер утром.
— Ну как, к бою готов? Не оробел? — воскликнул он, буравя Луи испытующим взглядом.
— Чего там робеть.
— А зал видел?
И он приоткрыл дверь, ведущую к скамье подсудимых.
В щель Малыш Луи разглядел толпу, особенно плотную в глубине зала, там, где не было стульев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45