— Неужели ты ничего не знала?— Нет. Я приехала потому, что…Но невестка не слушала ее, отдавшись только своим мыслям, и Жанне не удалось закончить фразу.— Никто тебе не писал?— Нет.— И твой брат никогда не жаловался на меня?— Я не получала от него известий более двадцати лет. Он не знал даже, где я жила!Забавно, что голос Луизы менялся в зависимости от грозы. При сильных раскатах грома и ярких молниях она говорила смиренно, умоляюще, жалобно, но как только некоторое затишье возвращало ей надежду, что все скоро закончится, она делалась более твердой, становилась язвительной. Тогда ее голова наклонялась вперед, и смотрела она исподлобья.— Признайся, ты ведь знала, что твой отец умер?— Я случайно прочитала объявление во французской газете.— Это в Южной-то Америке?Жанна почувствовала не очень ловко расставленную ловушку.— Нет. В Каире.— Значит, верно, что ты жила в Каире?— Ну и что?— Ничего.Она, кажется, говорила сегодня утром, что кто-то встречал Жанну? Луиза знала об этом больше, чем хотела показать.— Это было объявление нотариуса?Там Жанна читала лишь случайно попадавшие к ней французские газеты; происходило это редко, поэтому прочитывала она их от корки до корки. В один прекрасный день ее взгляд остановился на колонке частных объявлений:«Месье Бижуа, нотариус в Пон-Сен-Жан, разыскивает по поводу крупного наследства Жанну-Марию-Гортензию Мартино, рожденную в Пон-Сен-Жане 5 июня 1894 года. Просьба срочно ответить письмом или поставить в известность представителей консульства».— Почему ты не подавала признаков жизни?После минутного колебания она устало прошептала:— Сама не знаю.— Ты поняла, что речь шла о твоем отце?— Да. Никакого другого наследства не существовало. Но было уже слишком поздно, чтобы я могла успеть приехать на похороны. Со дня его смерти прошло два месяца.— Ты не нуждалась в деньгах?— Зачем говорить об этом?— Извини меня за то, что я наговорила сегодня утром. Я знала, что это не так, что ты приехала сюда не из-за этого.— Спасибо. Два куска сахара?— Один. И без молока.— Хочешь, я сделаю тебе бутерброд? Есть холодное жаркое.— Я не голодна. Жанна, это опять начинается!И, поскольку Жанна направилась к двери, чтобы послушать, не плачет ли ребенок, она сказала:— Побудь со мной. Не надо бросать меня одну. Я очень тебя огорчила?— Нет.— А что доктор Бернар сказал обо мне?— Он не говорил о тебе.— Он не настаивал на том, чтобы увидеться со мной?— Он посоветовал мне тебя не беспокоить.— А Алиса?Она гнула свою линию. Вспышки молний, раскаты грома заставляли ее иногда терять мысль, но потом она упорно к ней возвращалась и методично начинала снова.— Что тебе рассказала Алиса?— Что она слишком нервная, чтобы иметь детей, и что сын ее не любит.— А обо мне? Я уверена, что она говорила обо мне.Жанна очень хорошо знала, что ее беспокоит, что она хотела бы узнать!Но как ей объяснить, что Жанна сама все поняла и была этим почти не удивлена, что она сама накануне вечером — сначала на вокзале в Пуатье, потом снова, в плохо освещенном обеденном зале, где она слушала болтовню Дезире…Ее невестка вдруг с убежденностью произнесла:— Я дурная женщина, Жанна.В этих словах Луизы чувствовалась даже некоторая искренность.— Да нет же! Никто не бывает ни абсолютно плохим, ни абсолютно хорошим.— Я хотела бы быть абсолютно хорошей. Всю мою жизнь я пыталась стать хорошей. Никто в это не верит и никогда не верил. Все меня ненавидят.Даже Робер уже много лет назад перестал на меня смотреть прежними глазами, и я чувствовала, что он перестал и надеяться. Между нами словно существовала стена, или, точнее, стекло. Когда мне случалось плакать — неважно, по какой причине — или я падала духом, его отец по привычке пожимал плечами и говорил мне холодным тоном, указывая на дверь: «Иди капризничай в свою комнату!» Он полагал, что я делаю так нарочно, ломаю комедию, хотя я никогда в жизни комедию не ломала.Новый раскат грома заставил ее вцепиться в руки Жанны, и Луиза, задыхаясь, сказала умоляющим тоном:— Не нужно уезжать, Жанна! Не презирай меня и не думай, что во мне все только плохое. Когда я пришла в этот дом, я была совсем юной, чистой, полной благих намерений. Я хотела, чтобы каждый был счастлив. Я была убеждена, что способна всех сделать счастливыми. Знаешь, как твой отец меня сразу же прозвал? Серой Мышкой! Ты ведь помнишь, как он говорил — словно каждое его слово имело огромный смысл. Даже Баба, прислуга, которая у них тогда была, презирала меня, и если я хотела сделать что-нибудь, она забирала у меня из рук то, что я держала: «Оставь это!»Как будто я была ни на что не способна! Как будто я не у себя дома, а где-нибудь в пансионе… Послушай, Жанна! Ну вот, опять приближается.Гроза кружит над городом. Старый Бернар утверждал, что ее река притягивает… О чем я говорила? Не помню, на чем я остановилась. Мне кажется, я тебе наскучила…— Пей свой кофе.— Да… Он слишком горячий… Даже мои дети… Ты увидишь, как они держат себя со мной… Что же до Алисы, так она одержима одной идеей, одним желанием — как можно скорее покинуть этот дом. Она готова и ребенка бросить, если будет нужно. Не знаю, вернется ли она после похорон…Ты веришь, что она вернется?— Убеждена в этом.— А я нет. Через шесть недель после рождения ее сына я как-то вечером застала Алису врасплох…Вспышка молнии была столь яркой, что осветила весь дом; на этот раз они обе подумали, что гроза действительно прямо над ними. Луиза грохнулась на колени, вцепившись обеими руками в платье своей невестки:— Мы сейчас все погибнем, ты же видишь…Жанна продолжала стоять, и ей ничего не оставалось, кроме как рассеянно погладить Луизу по волосам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43