Когда он поднял голову, выражение лица его разительно изменилось: в одно мгновение с него слетела маска, а перед комиссаром предстал совсем другой человек — не на шутку встревоженный, растерянный. Но этим дело и ограничилось. Лицо опять застыло, губы покривились в злой усмешке. На гостя он больше не смотрел только оглядывал все вокруг: небо, окна большого белого дома, грядки.
— Ко мне ведь придут? — спросил он и наконец взглянул Мегрэ в лицо. Взгляд рассказал обо всем, что творилось у него в душе, — об отчаянных усилиях казаться беспечным, о неуверенности в себе и даже о чем-то вроде желания припугнуть.
Встретившись глазами с Мегрэ, он отвернулся и после секундного молчания предложил:
— Давайте сменим тему. Не пойти ли нам все же пропустить по стаканчику? Хотите знать, что меня удивляет? То, что ваше расследование никак не коснулось ни моего зятька Дешарма, ни моей любовницы, ни…
— По-моему, вы хотели сменить тему?
Но Дюкро, с напускной бравадой тронув комиссара за плечо, продолжал:
— Минутку! Давайте играть в открытую. Итак, кого вы подозреваете?
— Подозреваю в чем?
Оба ухмыльнулись. Со стороны могло показаться, что они обмениваются безобидными шутками.
— Во всем.
— А если в каждом отдельном случае повинны разные люди?
Дюкро нахмурился: такой ответ его никак не устраивал. Он толкнул кухонную дверь; его жена, еще в халате, наставляла замарашку прислугу. При виде мужчин, заставших ее непричесанной, она разволновалась и, прикрывая рукой пучок на затылке, рассыпалась в жалких, торопливых извинениях.
— Хватит! — ворчливо перебил ее муж. — Комиссару плевать на это! Мели, принесите из подвала бутылку… чего бы? Шампанского? Не хотите? Ладно, тогда идемте в гостиную, там ждут аперитивы.
Он грубо захлопнул дверь, а в гостиной принялся перебирать бутылки, стоявшие на подоконнике.
— Перно? Горячевки? Ну вот, теперь видели? А дочь ее и того хуже. Если б не траур, она бы появилась в розовых или зеленых шелках с парадной улыбочкой и слащавым видом.
Дюкро налил два стакана и подтолкнул к Мегрэ кресло.
— Мне-то чихать, что соседи смеются над нами, особенно когда мы обедаем на террасе. Сегодня тоже будем обедать там.
Взгляд его медленно переходил с предмета на предмет. Гостиная была обставлена богато, не обошлось, разумеется, и без огромного рояля.
— Ваше здоровье!.. Когда я решил купить первый буксир, мне, конечно, нужны были льготные условия оплаты. У меня набралось двенадцать переводных векселей, банк был готов их учесть, но при условии, что я представлю поручительство. Я — к тестю. А он, понимаете ли, отказал — мол, не имеете права пускать по миру семью. А кто теперь содержит его старуху? Все я.
Чувствовалось — застарелая злость так глубоко сидит в нем, что ему вроде бы и сказать о ней больше уже нечего. В поисках новой темы он придвинул ящик с сигарами.
— Хотите? Если предпочитаете трубку, не стесняйтесь.
А сам нервно теребил подвернувшуюся под руку вышитую салфетку.
— Подумать только, на что они гробят время! А этот тупоумный офицеришка все решает шахматные задачи — знаете, какие печатают на последней странице журналов.
Дюкро о чем-то задумался, а Мегрэ, уже начавший его понимать, усмехнулся: он по глазам видел, что тот думает совсем не о том, что говорит.
Его глаза! Они исподтишка следили за комиссаром.
Пытались его оценить. Не переставая, вопрошали, верным ли было их первое впечатление. А еще выискивали его слабые стороны.
— Что сталось с вашей любовницей?
— Я велел ей съехать, а куда она делась — не знаю.
За это она появилась на похоронах в глубоком трауре.
Это с ее-то рожей, размалеванной, как у престарелой шлюхи!
Было видно, что он по-настоящему мучается. Все, включая даже предметы, как вот эта салфетка, которую он без конца теребил, раздражало его, вызывало отвращение.
— У «Максима» она всегда была куда как хороша и очень весела. Совсем не такая, как моя жена и ей подобные. Я снял для нее квартиру, а она тут же растолстела, стала сама себе шить и готовить — что простая привратница.
Мегрэ уже давно разобрался, в чем суть этой трагикомедии, отравлявшей Дюкро жизнь. Когда-то он начал с нуля, теперь греб деньги лопатой. Вел дела с крупными буржуа, узнал кое-что об их образе жизни.
А домашние за ним не поспели. У его жены, владелицы престижной дачи в Самуа, остались привычки и замашки той поры, когда ей приходилось стирать белье на палубе баржи, а из дочки выросла всего лишь карикатурная мещанка.
Все это Дюкро переживал как личное оскорбление; он прекрасно видел, что, несмотря на большой белый дом, шофера, садовника, соседи не принимают его всерьез. И с завистью наблюдал за ними на их лужайках и террасах. Выходил из себя от злости и в знак протеста харкал на землю, совал руки в карманы и во всю глотку ругался.
Теперь, услышав на лестнице шаги, он со вздохом объявил:
— Вот и остальные.
В гостиную торжественно вошли его дочь и зять, оба в черном, тщательно причесанные, и поклонились со скорбной сдержанностью людей, которых постигло большое горе.
— Очень приятно, сударь. Отец часто говорил о вас и…
— Ладно, ладно. Лучше чего-нибудь выпейте.
В их присутствии злость разобрала Дюкро еще больше. Стоя у окна, он смотрел на ограду, темневшую на фоне Сены.
Зять — невыразительный блондин — держался учтиво и смиренно.
— Глоток портвейна? — предложил он жене.
— А вы что пили, господин комиссар?
Тут Дюкро, все еще стоявший у окна, нетерпеливо забарабанил пальцами по стеклу, видимо прикидывая, что бы такое сказать понеприятнее. Во всяком случае, внезапно обернувшись, он бросил:
— Комиссар интересовался вами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34