Однажды он слушал его с особым вниманием, так как ему показалось, что оно перестало биться.
"Приключения короля Позоля" стояли на своем месте. Это было роскошное издание, иллюстрированное довольно эротическими рисунками. Художник прислал ему книгу со своим посвящением в ту пору, когда Премьер-министр возглавлял правительство. Несшитые тетради японской бумаги вкладывались вместе с гравюрами в футляр из серого картона.
Догадаются ли после его смерти пересмотреть одну за другой все эти книги, прежде чем отправить их в зал Друо для распродажи с аукциона?
Его дочь, насколько он ее знал, никогда не открыла бы их. Ее муж тоже. Может быть, они оставят себе на память кое-какие произведения, но, во всяком случае, не "Приключения короля Позоля", так как иллюстрации, конечно, их испугают.
Его забавляла мысль о том, что документы первостепенной важности после торгов могут случайно попасть в руки людей, которые даже подозревать не будут об их существовании.
Для того чтобы спрятать исповедь Шаламона, написанную лихорадочным почерком на бланке президиума Совета министров, он выбрал книгу Пьера Луиса совсем недавно, когда решил перепрятать этот документ в другое место. И остановился на "Короле Позоле", так как его поразило сходство короля Беотии, каким его изображал художник, с разжиревшим Шаламоном.
Он выбирал и другие тайники, столь же неожиданные и часто забавные. Что же касается его знаменитых "настоящих" мемуаров, то это не было цельное и законченное произведение в отдельных тетрадях, как думали все, а лишь заметки, объяснения и поправки, мелким почерком написанные на полях трех томов его официальных мемуаров. Но он использовал для этого не французское издание, а американское, которое стояло на полках рядом с переводами на японский и другие языки.
Документ, который он искал, находился на своем месте, между сороковой и сорок первой страницей. Чернила на нем успели уже потускнеть.
"Я, нижеподписавшийся, Филипп Шаламон..."
Он вздрогнул, услышав какой-то шорох, и с видом провинившегося школьника поставил книгу на полку. Но это был Эми и, он готовил ему на ночь постель и не мог видеть его из спальни.
Может быть, Эмиль удивился, не застав его в кабинете, и заглянул к Миллеран? Если так, то не показалось ли ему странным, что Премьер-министр чем-то занят в самой отдаленной полутемной комнате?
Пытался ли Шаламон позвонить сюда из Парижа?
Или он уже выехал? В таком случае, несмотря на ужасную погоду, не позже чем через три часа будет здесь.
- Мари просит разрешения пойти в деревню... Он ответил равнодушно:
- Пусть идет.
- Она говорит, что ее мать, наверное, родит сегодня ночью...
У Мари было уже шесть или семь братьев и сестер. Он не знал точно, сколько именно, ведь это не имело никакого значения. Однако он поинтересовался:
- Как они дадут знать врачу? Ближайший врач жил в Этрета, и вызвать его по телефону было невозможно.
- Принимать будет не врач, а Бабетта...
Он не спросил, кто такая эта Бабетта. Он просто хотел предложить свой автомобиль. Но раз они не нуждались в этом...
- Вы ляжете спать в обычное время?
- Разумеется. В десять.
У него не было никаких оснований менять что-либо в своих привычках. Он всегда ложился в десять часов, независимо от того, чувствовал ли себя уставшим или нет, и вставал неизменно в половине шестого, зимой и летом.
Одна Мари протестовала против этого расписания, хотя, прежде чем поступить к нему в дом, она была работницей на ферме и поднималась доить коров в четыре утра.
- Придется поддерживать огонь в камине...
Премьер-министр чувствовал какое-то нервное нетерпение. Это его раздражало, ибо он считал бы для себя унизительным, если бы его настроение в какой-то степени зависело от поступков и мнений других лиц.
Если и в восемьдесят два года он еще был подвержен внешним влияниям, мог ли он когда-либо от них избавиться вовсе?
На мгновение ему припомнилась смерть одного из его друзей, тоже бывшего председателя Совета министров, самого непримиримого антиклерикала Третьей республики, который, ко всеобщему удивлению, в последнюю минуту пригласил священника...
Он снова сел в кресло и открыл "Мемуары" Сюлли, а Эмиль вернулся на кухню, ожидая, когда его позовут, чтобы помочь Премьер-министру раздеться и лечь в постель.
Он не стал читать. Ему нужно было еще раз вспомнить с самого начала историю Шаламона и заново ее переосмыслить, как бы для того, чтобы проверить себя. Памятный эпизод он называл завтраком в Мелене, и название его звучало одинаково зловеще как для него, так и по крайней мере еще для трех лиц.
Дело было в июне. Стояли солнечные, жаркие дни.
Машины мчались непрерывным потоком к лесу Фонтенбло. Парижане намеревались провести день за городом, не думая о назревших трагических событиях или же рассчитывая, по привычке и по своей беспечности, что их родину все равно выведут из тупика те, кого они для этого выбрали.
Страна переживала чрезвычайно серьезный финансовый кризис, какого еще не знала со времен появления бумажных ассигнаций. Правительство уже испробовало все меры и почти вымаливало кредиты за границей. С каждым днем средства страны истощались, и газеты сравнивали ее с телом, истекающим кровью. Самые мрачные прогнозы казались реальными...
За три недели до этого завтрака правительство к концу бурного ночного заседания, которое отнюдь не способствовало престижу парламента, получило от палаты депутатов неограниченные полномочия. С тех пор газеты повторяли каждое утро один и тот же вопрос:
"Что же предпринимает теперь правительство?"
От директора Французского банка каждый час поступали все более тревожные известия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42