Разрешите мне просить Вас..."
Он не был ревнив, но все же писем подобного рода, право, было слишком уж много! Когда-то, в течение приблизительно двух десятилетий, их было пятеро, которых называли Великой Пятеркой. Каждый из них являлся более или менее бессменным представителем своей страны, и впятером они давали направление всей международной политике.
Они собирались периодически то на одном из континентов, то на другом, в большинстве случаев на курортах, и устраивали конференции, привлекавшие сотни журналистов и фотографов из всех стран мира.
Газеты подхватывали каждое их слово, и достаточно было одному из них слегка нахмурить брови при выходе из зала заседаний, чтобы депеши об этом печатались под крупными заголовками всей мировой прессой.
Порой им случалось ссориться, чтобы затем публично разыгрывать сцену примирения. Часто все это было попросту комедией, которую они играли для своего удовольствия. Некоторые их беседы, за которыми, затаив дыхание, наблюдал весь мир, в действительности касались очень незначительных тем.
Англичанин, самый забавный и циничный из них, иногда, если это происходило не в присутствии посторонних, смотрел на часы, когда являлся на совещание.
- Сколько часов нам полагается спорить, прежде чем мы придем к общему соглашению относительно этого коммюнике?
И вынимал из кармана уже заготовленный текст коммюнике.
- Если бы только нам любезно предоставили в распоряжение карты, мы могли бы сыграть в бридж...
Они все принадлежали к одному поколению, кроме американца; впрочем, тот умер раньше остальных еще молодым, всего шестидесяти семи лет. Они так часто мерились силами, что знали настоящую цену друг другу. Знали друг о друге буквально все.
- Господа, по чрезвычайно важным соображениям в связи с предстоящей избирательной кампанией я вынужден отбросить сегодня всякое стеснение, так, очевидно, напишут журналисты. Словом, мы сообщим, что я стукнул кулаком по столу и что мое упрямство завело конференцию в тупик.
Обычно тенистые парки окружали роскошные отели, отведенные для подобных совещаний, и стоило одному из них отважиться выйти погулять, как он становился жертвой репортеров и фотографов.
Все пятеро привыкли к власти и славе и все же злились и обменивались колкостями, когда им казалось, что печать уделяет одному из них больше внимания, чем другому, и очень часто эти убеленные сединами государственные деятели, чьи портреты гравировали для почтовых марок, были обидчивы и тщеславны, как актеры.
Премьер-министр сообщал на полях своей книги такого рода подробности, но не все, а лишь самые характерные, особенно те, которые имели общечеловеческое значение.
Но даже и теперь, когда, кроме сошедшего с ума Корнели, лишь он один из этой пятерки был еще жив, у него щемило сердце, если он получал письма с просьбой сообщить что-нибудь не о нем, а об одном из его старых прежних коллег.
В Лондоне, Нью-Йорке, Стокгольме - во всем мире продолжали выходить в свет книги о каждом из пятерых, но он во что бы то ни стало хотел дать их деятельности полную оценку.
- Я отвечу завтра. Напомните мне. Можете продолжать.
Какой-то неизвестный просил помочь ему получить место в тюремной администрации:
"Я из Эвре, как и Вы, и, когда был молод, мой дед часто говорил мне о Вас, так как Вы жили на одной с ним улице и он хорошо Вас знал..."
Миллеран украдкой наблюдала за ним, ей казалось, что он заснул, но он сделал жест своей белоснежной тонкой рукой, ставшей наконец прекрасной, как произведение искусства, давая понять, что она может продолжать чтение.
"Господин Премьер-министр, я обращался повсюду, стуча/гея во все двери, на Вас моя последняя надежда. Весь мир говорит о Вашей человечности, о Вашем глубоком знании человеческой души, и я не сомневаюсь, что именно Вы поймете..."
Профессиональный попрошайка.
- Дальше!
- Все, господин Премьер-министр.
- На сегодня у меня ни с кем не предполагалось свидания?
- С испанским генералом, но он предупредил, что задерживается в Сан-Себастьяне из-за гриппа...
Он знал одного генерала, который по долголетию превзошел их всех. Премьер-министр вспоминал о нем с некоторой долей зависти и смутным раздражением. Генералу было девяносто три года, и по четвергам он, бодрый и подвижный, присутствовал на заседаниях Французской Академии, членом которой состоял. Месяцем раньше в одном еженедельнике появился репортаж об этом генерале, иллюстрированный фотографией, на которой тот был изображен в коротких штанах, с обнаженным торсом, пока он делал гимнастику у себя в саду, его жена, сидя сзади него на скамейке, казалось, с нежностью наблюдает за ним, как за играющим ребенком.
Стоит ли печатать подобные репортажи?
В этот самый час в Эвре Ксавье Малата готовили в последний путь... Вот кто мог уже больше ни о чем не беспокоиться. Он покончил со всеми заботами земными.
Всю жизнь Ксавье обуревала мысль о чужих похоронах, но на его собственных не будет ни единой души, разве что какая-нибудь старая дева, как это порой бывает, безучастно побредет по улице за его гробом.
Было время, когда Премьер-министра не слишком волновала смерть его родственников или знакомых: они почти всегда были старше его, и он считал, что отжили свое, даже если уходили из жизни в пятьдесят лет.
Потом, когда начинали умирать люди приблизительно одного с ним возраста, ему случалось если не радоваться, то во всяком случае ощущать некое эгоистическое удовлетворение.
Еще один ушел, а он остался!
Мало-помалу, однако, круг его сверстников суживался все более. Пятеро Великих стали уходить один за другим, и каждый раз он с удивлением замечал, что ведет счет без грусти, но с таким чувством, будто бы впервые открыл, что однажды наступит его черед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42