Из мальчишек, какими были в ту пору, мы стали мужчинами. Ты шел своей дорогой, с чем тебя и поздравляю. Я шел своей. Я женат, у меня двое детей, и для полного счастья мне нужна лишь небольшая поддержка...
В подобных случаях Премьер-министр становился ледяным, движимый не столько черствостью сердца, сколько трезвостью ума. Он сразу понял: сколько ни помогай Ксавье Малату, он будет нуждаться в поддержке всю жизнь.
- В будущем месяце решится вопрос о подряде по расширению Алжирского порта, а я, по счастливому совпадению, работаю в крупном строительном предприятии, в котором мой шурин состоит пайщиком...
Премьер-министр незаметно нажал кнопку звонка, вызывая курьера, не замедлившего появиться в дверях.
- Проведите господина Малата в кабинет господина Берана.
Малат, очевидно, ничего не понял, так как восторженно воскликнул:
- Благодарю, старина, я знал, что на тебя можно рассчитывать! Ты, конечно, прекрасно понимаешь, что если б не я, тебя бы тоже выгнали из школы, и кто знает, где бы ты был сейчас. Во всяком случае, не сидел бы на этом месте. Что бы там ни говорили, добрые дела не забываются. Значит, все в порядке?
- Нет.
- То есть как?
- Тебе придется побеседовать с заведующим отделом, ведающим предоставлением подрядов.
- Но ты ему скажешь, что...
- Я позвоню, чтобы он уделил тебе десять минут. Вот и все.
Он все же назвал его на "ты". Однако сразу же пожалел об этом, укоряя себя если не в малодушии, то, во всяком случае, в непростительной слабости.
Вскоре он начал получать длинные дурацкие послания. Малат рассказывал в них о жене, которая дважды покушалась на самоубийство и которую он теперь боялся оставлять одну, о голодных детях, которых он не мог отправить в школу, так как у них не было приличной одежды.
Малат уже не просил дать ему государственный подряд, он умолял оказать ему хоть какую-нибудь помощь, предоставить хоть какую-нибудь должность, пусть самую скромную, на худой конец был даже согласен стать смотрителем шлюзов на канале или сторожем где-нибудь на стройке. Но он и не подозревал, что его бывший однокашник из Эвре распорядился собрать о нем подробные сведения и завести на его имя карточку в "Сюртэ Женераль". И продолжал писать ему пространные, то пошлые, то душераздирающие письма.
Таких писем, написанных, за малым исключением, на бумаге с фирмой какого-нибудь кафе, Малат за последние двадцать лет отправил великое множество: иногда он менял адресатов, и порой это приносило ему успех. Но если он и в самом деле был когда-то женатым человеком и отцом семейства, то бросил жену и детей уже десять лет назад.
- Он опять явился, господин Премьер-министр, - докладывал время от времени курьер.
Малат пробовал применить другую тактику: стал бродить, жалкий и небритый, около министерства, в надежде разжалобить своего бывшего товарища.
В одно прекрасное утро тот подошел к нему и сухо сказал:
- Если я встречу вас еще раз в этом квартале, вас немедленно отправят в полицию.
За время своей деятельности ему не раз приходилось разбивать "надежды" подобного рода и со многими поступать безжалостно.
Но один Малат по-своему отомстил ему, и неприязнь его не смягчилась с годами.
Не достигала ли в какой-то степени цели его месть, раз Премьер-министр несколько раз обращался в "Сюрте Женераль", чтобы узнать, где находится Малат и что с ним?
"Я лежу в больнице в Дакаре, у меня приступ болотной лихорадки. Но не радуйся раньше времени. Я и на этот раз не сдохну, ведь я поклялся пойти на твои похороны".
Малат действительно был в Дакаре. Потом в бордоской тюрьме, где отбывал наказание за подделку чеков. Он написал на тюремном бланке:
"Забавная штука жизнь! Один становится министром, другой каторжником".
Слово "каторжник" звучало преувеличением, но зато драматично.
"И все же я пойду на твои похороны".
Звание председателя Совета министров не внушало Малату ни малейшей робости, именно с того времени он начал звонить в особняк Матиньон, выдавая себя то за политического деятеля, то за какое-нибудь известное лицо.
- Говорит Ксавье... Ну, как тебе живется? Каково быть государственным деятелем? Знаешь, это все равно не помешает мне пойти на твои...
Линию все еще не исправили, теперь керосиновая лампа горела и у Миллеран. Круги неяркого света в полумраке комнаты напоминали дни далекого детства и родной дом в Эвре. Премьер-министру даже показалось, что пахнуло вдруг тем особенным запахом, который приносил с собой его отец, городской врач, когда возвращался домой. От него пахло камфарой и карболкой. И красным вином.
- Позвоните по телефону, узнайте, как с повреждением...
Миллеран попыталась соединиться и через минуту сообщила:
- Телефон тоже не действует. Показалась Габриэла и доложила:
- Пожалуйте к столу, господин Премьер-министр.
- Сейчас иду.
Он не чувствовал за собой никакой вины перед Малатом. И если за что-то сердился на себя, так лишь за то, что угроза его старого однокашника, бесспорно, производила на него впечатление. Он, который ни во что не верил, кроме как в человеческое достоинство (хотя и не мог определить, в чем оно заключается), а также в свободу - во всяком случае, в определенную свободу мысли, дошел теперь до того, что чуть ли не приписывал Ксавье Малату некую сверхъестественную силу.
Сын типографщика из Эвре в течение сорока с лишним лет вел настолько неправедный образ жизни, что ему давно полагалось покоиться в могиле. Каждый год он ложился на более или менее продолжительный срок в какую-нибудь больницу. Как-то раз у него даже признали туберкулез и отправили в горный санаторий, где больные умирали еженедельно, а он вернулся оттуда выздоровевшим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42