Поначалу разговор шел как бы ни о чем,
но потом Ромуальд попросил графа соблаговолить раскошелиться на
благородное дело. В двух словах он объяснил владельцу замка,
что является членом и казначеем организации "Движение
монархистов за цивилизацию" и показал свой членский билет, в
правом верхнем углу которого на фоне карты Франции была
изображена сидящая девушка в национальном костюме и с лилией в
руке.
-- Мсье граф, мы крайне нуждаемся в средствах.
-- Вы и впрямь верите, мой юный Друг, что чего-нибудь
добьетесь? Здесь же почти не осталось монархистов... Но конечно
же, Боже мой, вот, возьмите хоть это.
Он открыл шкатулку и протянул Ромуальду 500 франков.
"Сказать ему или нет?" -- не раскрывая рта, соображал
фотограф целых три минуты, показавшихся ему нескончаемыми. Мозг
его лихорадочно работал. Пока Ромуальд раздумывал, хозяин дома
вежливо ждал, когда же он соизволит убраться прочь. Бледное
лицо старика сделалось еще суровее от появившейся на нем печати
надменности и брезгливости, и по тому, как он барабанил
пальцами по подлинному столику времен Директории, чувствовалось
охватившее его нетерпение.
Уже тридцать лет Ромуальд носа не казал в эти края. Может,
граф был знаком с его отцом?
-- Я Ромуальд Мюзарен де Фальгонкуль,-- пролепетал
заштатный фотограф.
-- Кто вы? -- вздрогнул владелец замка
-- Сын барона Мюзардена...
-- Что за чушь вы мне тут несете? -- с раздражением и
презрением в голосе произнес граф.
-- Не соизволите ли взглянуть на мое удостоверение
личности?
Поместный дворянин посмотрел на стоптанные башмаки
Ромуальда, купленные в супермаркете за четыре тысячи монет:
башмаки горемыки, паршивца, не знающего Бога, не имеющего ни
дома, ни семьи.
-- Выход у вас за спиной, приятель..
-- Умоляю вас, поверьте мне...
-- Охотно вам верю, досточтимый мсье. Но ваш отец, мсье,
самоубийца, а в моем доме строго придерживаются католической
веры. Сделайте милость, уйдите. Боже мой, до чего вы
докатились! Какая была гордая и благородная семья... И зачем
вашему отцу было ехать в Америку? Что, он не мог жить здесь,
среди своих, жениться на местной девушке?
-- А вы не знаете, э... замок моих предков все еще цел? --
и не думая тронуться с места спросил Ромуальд.
-- А вы сами не знаете? Ну, это уж слишком! Разумеется,
Фальгонкуль стоит, как и прежде, это точно. Только вот
развалился. А вы что, никогда там не бывали?
-- Жил там, в детстве. Я снова здесь впервые за тридцать
лет.
-- Держу пари, что вы живете и работаете в Париже, стали
там пролетарием. Так, ведь?
-- От вас, граф, ничего не утаишь. Но я все же пытаюсь
этому сопротивляться и борюсь за короля Франции.
-- Так значит, ваш нотариус не извещал вас о состоянии
ваших дел?
-- Нет. По правде говоря, у меня и нет нотариуса. Я ж
простой бедняк.
-- Гм. Вы пешком? Или, может, вы на велосипеде?
-- Да нет, у меня машина. Как у каждого рабочего нынче.
-- Как же, как же, я как-то об этом забыл. А то я бы велел
Топену, моему слуге, запрячь Тамбура в двуколку и довезти вас
до Кьефрана. Так, прогулки ради. А деревня, знаете ли,
представляет собой печальное зрелище. Запустение. Муниципалитет
там из кожи вон лезет, чтобы привлечь туристов, да только
знаете..
Ромуальд ушел. Графская болтовня его больше не
интересовала Он впрыгнул в свой фургончик и направился в
Кьефран.
По дороге он, мало помалу, начал с волнением узнавать
места своего детства. Лес Кайет, куда он ходил собирать ежевику
и сбивать орехи вместе со своими приятелями, маленькими
негодяями, сыновьями фермеров и рабочих, которые работали в
Грей. Лес Юрт, где в тринадцать лет он впервые в жизни обеими
руками мял женский зад, то была Марта Офрани из табачной лавки,
наипервейшая сучка, носившая исключительно фиолетовые чулки и
лишившая девственности трех кюре этой округи. Потом появился
пруд Берж, по-прежнему, как и тридцать лет назад, переполненный
нечистотами, в котором плавало несколько рахитичных уток и
который подступал к стене фермы Криспенов, форменных сволочей,
для сыновей которых он был просто козлом отпущения. Как только
он станет депутатом от этого края вандалов, эту ферму сотрут с
лица земли в первую очередь. Он велит проложить там дорогу.
Деревня была близко, и его сердце заколотилось еще
сильней. Он увидел возвышавшуюся вдали колокольню, за лесом
Грет, в котором вперемежку росли орешник, бук и дикая груша и
который принадлежал ему.
Волоча ноги, по шосе шагало несколько деревенских,
отмолотивших свое поле, с лиловыми от чрезмерного потребления
вина лицами. Телевизору еще не удалось отвратить их от бутылки.
Хитрые, нескромные взгляды в сторону тащившегося с черепашьей
скоростью фургончика. Но негодяи его не узнали. Они ушли прочь,
злословя в свои жесткие усы. Ромуальд продолжал ехать вперед. К
своему великому удивлению -- не шутка ли это,-- он прочел на
щите, установленном у обочины перед въездом в деревню: "Кьефран
и его богатый рыбой пруд... его скалы... старый колодец XVII-го
века... (это колодец Эвариета Аншеляра, куда в 1912 году
бросилась из-за неразделенной любви Маринетта и куда в августе
1918-го бросили двух взятых в плен немцев)... знаменитый
каменный дуб, посаженный в 1789 году..."
"Во дают!" -- подумал Ромуальд и тут же нажал на тормоза.
Машина застыла посреди дороги. Он снова перечитал надпись на
щите:
"Кьефран и его величественный феодальный замок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43