это же круто!.. Уже светало, когда, отерев пот со лба, я сказал:
— Восьмой.
А она возразила:
— Все ты врешь, поросенок, это только пятый. А у меня семнадцатый.
А я говорил:
— Верю. Я тебе верю. Наверно, те три просто были во сне.
А когда яркое рыжее солнце, такое же рыжее, как Танюшкины волосы, поднялось над зеленовато-синим туманным горизонтом и я в очередной раз (шестой, девятый или восемнадцатый — разрази меня гром, если в тот момент я еще был способен считать) доставил ей неземное наслаждение, Татьяна изогнулась, застонала и, заламывая руки, жарким свистящим шепотом выдохнула мне в лицо:
— Ах, Сережа!..
Я хорошо помнил, что Сергеем звали ее партнера, но хохмы ради спросил:
— А почему это я — Сережа?
— А потому, — сказала она. — Это ты раньше был Мишей. А теперь ты — Сережа.
И она показала мне документ типа удостоверения личности, куда фотографию налепили мою, точно мою, а вот имя стояло — Сергей и фамилия какая-то эстрадная, то ли Маликов, то ли Малинин…
Но это уж точно было во сне. Такая бредятина. Наверно, я просто заснул гораздо раньше, чем мне казалось. А восходящее солнце? Ну кто ж не видел восходящего солнца? Точно, братцы, все это мне приснилось.

Глава третья
ТОПОЛЕК МОЙ С КРАСНОЮ КНИЖКОЙ

Я проснулся от жажды. Мне понадобилось секунды две, чтобы вспомнить, где я. Но за эти две секунды я успел подняться, открыть дверцу и выглянуть наружу. Пели птицы.
И я подумал, как это было бы красиво — написать: я проснулся от пения птиц. Вот только въедливый читатель тут же поймал бы меня на вранье: в «Ниссане» нельзя проснуться от пения птиц. Если все окошки закрыты и включен кондиционер (а мы так и сделали под утро в целях безопасности), там внутри ни черта не слышно — полная звукоизоляция.
Итак, если быть пунктуальным, тело мое проснулось от жажды, а душа — от пения птиц. Потому что, ведь только выйдя из машины и глотнув свежего утреннего воздуха и прохладного апельсинового сока, оставшегося с вечера в пакете, я понял, что жизнь прекрасна. А уже в следующую секунду вспомнил, что прекрасная жизнь кончилась. Я вспомнил Тополя с его прибамбасами и наш последний разговор.
«Ты должен избавиться от нее». Я должен избавиться от нее. Ха-ха! Сейчас займусь.
— Татьяна, я должен избавиться от тебя. Слышишь?
— У-м-м-м, — сказала Татьяна, сворачиваясь в клубочек.
— Вставай! — Я потряс ее за плечи. — Пива хочешь?
— А шампанского не осталось? — спросила она, не открывая глаз и переваливаясь на другой бок.
— Осталось, — сказал я, — но шампанское по утрам пьют только аристократы и дегенераты.
— Я вполне сойду за первую категорию, — хвастливо заявила Татьяна и окончательно проснулась. — Гарсон, кофе в постель.
— Вот ты и попалась, аристократка! Гарсон — это официант в кабаке, кофе в постель он принципиально подать не может. И я, кстати, тоже не могу, потому что никакого кофе нет, а вот шампанское — пожалте.
Я открыл бутылку, и Татьяна с наслаждением хлебнула из горлышка.
— А я предпочту коньяк, — поведал я, точно так же из горла прихлебывая «Хэннеси». — Один мой друг писатель совершенно справедливо утверждал, что по утрам можно пить только «Наполеон».
— Мишутка, стоп! А как же ты будешь вести машину?
— Наивная девочка, разве ты не знаешь, что похмельный водитель гораздо страшнее пьяного? Наверно, осталась только одна страна в мире, где не разрешают садиться за руль после малых доз алкоголя. И, наконец, неужели ты думаешь, что в обозримом будущем мне придется иметь дело с ГАИ?
— Не знаю, — сказала Таня и как-то грустно замолчала. Я замолчал еще более грустно. Потом напыжился и сказал:
— А вообще, девочка моя, ты сейчас соберешься, оденешься и пойдешь на шоссе ловить машину. Так надо. Я оставлю тебе свой телефон, а ты оставь мне свой. Ладно?
— Хрен тебе, — ласково сказала Татьяна. (Она сказала еще ласковее, но я решил пощадить нравственность моих читателей).
— Я не могу тебя здесь оставить, — пожаловался я. — У меня очень важная встреча.
— А мне насрать на твою важную встречу, — сказала Татьяна (здесь я уже перестаю щадить нравственность моих читателей), — я люблю тебя и отныне буду любить всегда. И навсегда останусь с тобой вместе. Писатель, … твою мать!
«Хана, — подумал я. — Вот так мне, пожалуй, еще никто в любви не признавался. А может, я все еще сплю?»
И тут замигала сиреневая лампочка и загудел этот проклятый сигнал.
О Боже!
— Татьяна, я сейчас буду разговаривать. Так вот: тебя здесь нет. Ты поняла?
— Поняла, — ответила Татьяна, хлебнув еще немного шампанского.
— Ясень, Ясень, с добрым утром, вызывает Тополь.
Конечно, он сказал «прием», но, пересказывая наш исторический диалог, я позволю себе не употреблять это дурацкое слово. Здесь и далее. Поверьте, очень тяжело с похмелья говорить каждый раз «прием» — сблевануть можно.
— С добрым утром, Тополь, — вяло откликнулся я.
— Как самочувствие, Ясень?
— Нормально. Движемся прежним курсом. — Ты один. Ясень?
— Почти. Со мной пятеро друзей с женами и двое слуг, но все пьяные в жопу, поэтому мы можем считать наш разговор конфиденциальным.
— Идиот! Прекрати паясничать. Пойми наконец, уже настало утро. Она слышит нас?
— Нет, Тополь, она как раз пошла пописать.
Татьяна хрюкнула в ладонь, но Тополь, наверно, услышал и сказал:
— Брешешь ты все, Ясень. Тебе сейчас, конечно, хорошо, я понимаю. Наверно, принял уже. Но дело начинается серьезное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29