наблюдал, хлопотал, привез гроб, а потом ограду, которую сделали ему почти даром, за две бутылки водки, друзья из ремонтно-строительной конторы, красил ее во дворе серебрянкой, отвез на кладбище (кто-то из старух сказал, что нельзя везти ограду вместе с покойницей: плохая примета), вернулся, встречал похоронных гостей, у которых сквозило в глазах любопытство — до них дошли какие-то странные слухи; они жадно всматривались в юное лицо Маши, обнимали, сочувствуя, ее закаменевшую мать, а отец время от времени входил в комнату, где стоял гроб, бросал на дочь рассеянный взгляд и тут же выходил. Валько сидел в углу, терпеливо перенося вой над собой: «Ты ж мое дитятко, как ты теперь?!» и утирая со шек слюни женщин, которые сердобольно целовали сироту. На кладбище он тоже стоял хоть и в первом ряду над могилой, но с краю. Когда зарыли, Милашенко выпил сразу два стакана водки и вдруг, взяв лопату, пошел на внука: «Убью, урод! Из-за тебя!» Женщины заголосили, мужчины бросились на матерого грузчика, отобрали лопату, повалили. Милашенко лежал, распластанный, плакал и грыз зубами землю.
Но все-таки они взяли Валько к себе: люди не поняли бы, если бы сразу в детский дом.
Милашенко запретил называть себя дедом.
— Какой я ему дед? Пусть зовет — Олег Егорович.
Валько покладисто так и называл. А бабушку — бабушкой.
Она к нему быстро привыкла и уговаривала мужа:
— Брось ты. Посмотри, он как мальчик совсем. И так матери теперь нет, — всхлипывала она, — что ж, на помойку его выбросить?
— Надо бы, — отвечал непреклонный Олег Егорович.
4.
Валько отдали в школу по соседству.
Там никто ничего не знал. Деду было поперек души что-то говорить и объяснять, а бабка надеялась: как-нибудь обойдется.
И сначала обходилось.
Валько, раньше не общавшийся со сверстниками, начал учиться быть, как они, вприглядку понимать, что правильно, а что неправильно.
К примеру, если у тебя спрашивают карандаш или ручку, нельзя сразу же дать, да еще с улыбкой (так Валько привык откликаться на любую просьбу матери) — улыбкой удовольствия оттого, что ты понадобился. Когда это произошло в первый раз, просивший ручку Косырев, широкоплечий мальчик с очень прыщавым и всегда хмурым лицом, первый хулиган класса, вместо благодарности спросил:
— Ты чего лыбишься?
— Просто, — пожал плечами Валько.
— Просто! Лыбится он! А я тебе ручку не отдам, понял?
— Ладно, у меня еще есть.
— Ну? Покажь!
Валько показал горсть ручек, которыми его снабдила бабушка.
Косырев сгреб их и сказал:
— Молодец!
Писать стало нечем. Валько тронул спину Косырева. Тот с досадой повел плечом. Валько тронул еще и прошептал:
— Дай одну ручку!
— Отстань ты! — заорал Косырев на весь класс, резко повернулся и ударил Валько в лоб металлической линейкой: согнул и щелкнул. Получилось хлестко и больно. Все засмеялись.
— Косырев! — закричала учительница.
— А чё он лезет? — пожаловался Косырев. — Будет лезть — еще получит!
Так и просидел Валько без ручки, пришлось просить у бабушки еще.
Итак, давать ручку сразу нельзя. Надо (наблюдал Валько) поломаться, сказать:
— А где волшебное слово?
Или:
— Свою надо иметь! — и дать, но с неохотой.
Или вовсе не давать, сделав вид, что лишней нету.
Или не делать вид, а просто:
— Не дам, отвали!
Так — правильно. Так надо себя вести.
Но не успеет Валько выучить или перенять одно, тут же надо соображать что-то другое. А на себя положиться нельзя, потому что сам ты ничего не знаешь и не умеешь. И приходится избавляться от привычек, выработавшихся за время жизни с мамой. Нельзя четко и с радостью отвечать урок — считают, что ты подхалимничаешь. (А ведь радость у Валько была от удовольствия не только за себя, за свою старательность, он радовался видеть удовольствие учителя, ему, как он быстро понял в школе, среди людей, нравилось вообще доставлять удовольствие другим, от этого-то и надо отвыкать в первую очередь). Даже если знаешь, отвечать надо монотонно, словно делая одолжение. Так, чтобы остальные поняли: ты не хвастаешься, ты просто случайно выучил. Время от времени хорошо получить двойку, сказав, что не учил. Потому что мальчику отличником быть зазорно. Прокотов — да, отличник, но что с него взять, он сердцем больной, освобожденный от физкультуры, он во время уроков в обморок падает, больному простительно. И девчонкам простительно, они подхалимки по натуре.
Можно давать списывать, но ни в коем случае не жди благодарности, списывающий, наоборот, снисходителен и даже презрителен: он вчера был делом занят, играл в футбол или ходил за новые дома к дачам, лазил по ним с друзьями, убегал от сторожа и от собаки, поэтому списать даже не просят, а требуют, чувствуя за собой право жизни, не потраченной на пустяки. Время от времени и самому надо просить списать. В случае отказа сердиться, обзываться.
С девчонками вести себя грубо. Не обращать на них внимания, но делать так, чтобы они обращали на тебя внимание, при этом чтобы не догадались, что ты хочешь, чтобы на тебя обратили внимание. Если догадаются — засмеют, а мальчишки тем более.
Ни в коем случае не любить общественной жизни, отказываться от поручений, а если все-таки что-то заставят, выполнять с неохотой.
Иметь друга.
Это оказалось труднее всего.
У всех был друг или несколько. С другом положено сидеть за одной партой (не с девчонкой же!), давать ему списывать, в столовой делиться с ним компотом. Правда, Валько в столовую не ходил, для этого нужно иметь двадцать копеек, а бабушка денег не давала, вместо этого кормила его обильным завтраком, чтобы хватило до обеда, считая, что есть между завтраком и обедом — баловство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10