Хочется снять обувь свою, носки, встать
на цыпочки и танцевать под эту далекую музыку, глядя в небо, хочется, чтобы
она никогда не переставала. Вета, милая, вы танцуете? Конечно, дорогой, я
так люблю танцевать. Так позвольте же пригласить вас на тур. С
удовольствием, с удовольствием, с удовольствием! Но вот на поляну являются
косари. Их инструменты, их двенадцатиручные косы, тоже блестят на солнце, но
не золотом, как у музыкантов, а серебром. И косари начинают косить. Первый
косарь приближается к трубачу и, наладив косу, - музыка играет - резким
махом срезает те травяные стебли, на которых лежит нотная тетрадь трубача.
Тетрадь падает и закрывается. Трубач захлебывается на полуноте и тихо уходит
в чащу, где много родников и поют всевозможные птицы. Второй косарь
направляется к валторнисту и делает то же самое - музыка играет - что
сделал первый: срезает. Тетрадь валторниста падает. Он встает и уходит
следом за трубачом. Третий косарь широко шагает к фаготу: и его тетрадь -
музыка играет, но становится тише - тоже падает. И вот уже трое музыкантов
бесшумно, гуськом, идут слушать птиц и пить родниковую воду. Скоро следом -
музыка играет пиано - идут: корнет, ударные, вторая и третья труба, а также
флейтисты, и все они несут инструменты - каждый несет свой, весь оркестр
скрывается в чаще, никто не дотрагивается губами до мундштуков, но музыка
все равно играет. Она, звучащая теперь пианиссимо, осталась на поляне, и
косари, посрамленные чудом, плачут и утирают мокрые лица рукавами своих
красных косовороток. Косари не могут работать - их руки трясутся, а сердца
их подобны унылым болотным жабам, а музыка - играет. Она живет сама по
себе, это - вальс, который только вчера был кем-нибудь из нашего числа:
человек исчез, перешел в звуки, а мы никогда не узнаем об этом. Дорогой
Леонардо, что касается моего случая с лодкой, рекой, веслами и кукушкой, то
я, очевидно, тоже исчез. Я превратился тогда в нимфею, в белую речную лилию
с длинным золотисто-коричневым стеблем, а точнее сказать так: я ч а с т и ч
н о исчез в белую речную лилию. Так лучше, точнее. Хорошо помню, я сидел в
лодке, бросив весла. На одном из берегов кукушка считала мои годы. Я задал
себе несколько вопросов и собрался уже отвечать, но не смог и удивился. А
потом что-то случилось во мне, там, внутри, в сердце и в голове, будто меня
выключили. И тут я почувствовал, что исчез, но сначала решил не верить, не
хотелось. И сказал себе: это неправда, это кажется, ты немного устал,
сегодня очень жарко, бери греби и греби домой. И попытался взять весла,
протянул к ним руки, но ничего не получилось: я видел рукояти, но ладони мои
не ощущали их, дерево гребей протекало через мои пальцы, через их фаланги,
как песок, как воздух. Нет, наоборот, я, мои бывшие, а теперь не
существовавшие ладони обтекали дерево подобно воде. Это было хуже, чем если
бы я стал призраком, потому что призрак, по крайне мере, может пройти сквозь
стену, а я не прошел бы, мне было бы нечем пройти, от меня ведь ничего не
осталось. И опять неверно: что-то осталось. Осталось желание себя прежнего,
и пусть я не сумел вспомнить, кем я жил до исчезновения, я чувствовал, что
тогда, то есть д о, жизнь моя текла интересней, полнее, и хотелось стать
снова тем самым неизвестным, забытым таким-то. Лодку прибило волнами к
берегу в пустынном месте. Пройдя по пляжу несколько шагов, я оглянулся: на
песке не осталось ничего похожего на мои следы. И все-таки я еще не хотел
верить. Мало ли, как бывает, во-первых, может оказаться, что все это сон,
во-вторых, возможно, что песок здесь необычайно плотный и я, весящий всего
столько-то килограммов, не оставил на нем следов из-за своей легкости, и
в-третьих, вполне вероятно, что я и не выходил еще из лодки на берег, а до
сих пор сижу в ней и, естественно, не мог оставить следов там, где еще не
был. Но затем, когда я посмотрел вокруг и увидел, какая красивая у нас река,
какие замечательные старые ветлы и цветы растут на том и на этом берегу, я
сказал себе: ты - несчастный изолгавшийся трус, ты испугался, что исчез и
решил обмануть себя, придумываешь нелепости и прочее, ты должен, наконец,
стать честным, как Павел, он же и Савл. То, что произошло с тобой - никакой
не сон, это ясно. Дальше: если бы ты весил даже не столько-то, а в сто раз
меньше, то и в таком случае твои следы остались бы на песке. Но ты не весишь
отныне и грамма, ибо тебя нет, ты просто исчез, и если хочешь убедиться в
этом, оглянись еще раз и посмотри в лодку: ты увидишь, что и в лодке тебя
тоже нет. Да, нет, отвечал я д р у г о м у себе (хотя доктор Заузе пытался
доказать мне, будто никакого д р у г о г о меня не существует, я не склонен
доверять его ни на чем не основанным утверждениям), да, в лодке меня нету,
но зато там, в лодке, лежит белая речная лилия с золотисто-коричневым
стеблем и желтыми слабоароматными тычинками. Я сорвал ее час тому у западных
берегов острова, в заводи, где подобных лилий, а также желтых кувшинок столь
много, что их не хочется трогать, лучше сидеть в лодке просто так, смотреть
на них, на каждую в отдельности или на все вместе. Можно увидеть там и синих
стрекоз, называемых по-латыни с и м п е т р у м, быстрых и нервных
жуков-водомеров, похожих на пауков-косиножек, а в осоке плавают утки,
честное слово, дикие утки. Они какие-то пестрые, с перламутровым отливом.
Там есть и чайки: они спрятали свои гнезда на острове, среди так называемых
плакучих ив, плакучих и серебристых, и нам ни разу не удавалось найти ни
одного гнезда, мы даже не представляем себе, как оно выглядит - гнездо
речной чайки.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10