Вздрогните, обомрите, гады, хоть раз в жизни!
Хрен-то там!
Отсюда с верхотуры, можно было орать все, что вздумается. И я попытался. Ох, как я их всех ненавидел Ils me degoutaient tous... Но лицом к лицу с ними, при свете дня очко у меня играло сделать это, здесь же, наверху, я ничем не рисковал.
- На помощь! Au secours! - заорал я, единственно только ради того, чтобы увидеть, какое это произведет впечатление. Никакого... rien que ca leur faisait... La vie... суета у них, у людей, отняла все... От своего собственного шума они оглохли... ils n'entendent rien.. Им на все наплевать. И чем больше город, чем выше, тем безнадежнее и тоскливее всеобщее безразличие... Je vous les dis moi... Я пытался пронять... Игра не стоит свеч.
Скрыться, сгинуть, исчезнуть...
Врет одержимый, сам себя гипнотизирует. Не выходит душа, не отделяется от тела, не отпускает и не щадит.
Неврастения, безумие, крик - вечны.
И опять он всем покажет поганый язык, харкнет, помочится. Не с сорокчетвертым стихом Иоанова благовествования, не с акафистом, не с песней возвышенной воскрешения еще раз выскочит на помост. Явится непристойные делать коленца, с гнусным, похабным рассказом о смерти, рассказом о десятках, о сотнях, тысячах смертей будет стараться взбесить, разъярить себе подобных.
Но не обломится ему. Ужаса очистительный ветерок не передернет плечи. Не спасти ему никого.
И самому не найти избавления. Потуги гнусные, анального прохода сокращения не помогут. Не высрать ему, не выдристать никогда свою боль. Не дойти, не добраться, не распластаться сверхчеловеком за краем ночи.
Такие дела.
Он плакал... Il pleurait... Он дошел до конца, до предела, как все и до, и после него. И оказался один... tout seul... там, где идти уже некуда. Конец... le bout du monde... Твое горе, несчастье, оно сказало свое последнее слово... ne vous repond plus rien... теперь лишь путь назад, к людям, какие уж они ни есть. Выбирать не приходится в этот миг, потому что даже для того, чтобы заплакать... pour pleurer... всего навсего, нужно вернуться туда, где все начинается, вернуться к ним.
........
Оба сидели рядом, грустные и убитые, как после бури, выброшенные на пустой берег одни. Он смотрел на Соню и чувствовал, как много на нем было ее любви, и странно, ему стало вдруг тяжело и больно, что его так любят.
.........
Славная, чудесная Молли, я хочу... je veux... если ей случится, не знаю уж где, это прочесть, чтобы знала она, я нисколько не изменился, я люблю ее и буду любить... toujor a ma maniere... когда захочет, она может приехать сюда... ici... мой хлеб и мою неведомую судьбу разделить. Если стала уродиной, не беда. Мы и так уживемся... Nous nous arrangerons... Я столько ее красоты ношу в себе, такой живой, такой яркой, что этого хватит нам двоим лет на двадцать, не меньше, до тех пор, пока живы будем...
Вот так.
Чирикнуло птичкой аксант-эгю нежное женское имя Селина. Проплыл в небесах облаком, тучкой, хищный акулий, словно с портрета безглазого певца революции Николая Островского срисованный профиль доктора Детуша, и наша бутылка осталась початой, стаканы неопустошенными, пошлости несказанными, глупости несовершенными.
Лишь горит румянцем лицо, лишь глазам мешает закрыться резь и звенит голова, полная истошного, дикого крика. Ничего удивительного.
Куда как труднее, куда как мучительнее дается нам, в сравнении с дефекацией, речь.
1992
*) выражение "Экскрементальный фестиваль" заимствовано у Курта Воннегута и помимо всего прочего, знак искренней признательности шутнику из Индианы, коему автор обязан не одним лишь только знакомством с безумным миром of one nazi sympathizer.

1 2 3