Старейший член партии. Сам Серго Орджоникидзе в тридцать первом именной наган пожаловал. С тех пор палит, не может остановиться. Крыса. Буденновка на курьих ножках.
Да, бабка у Симы, оболтуса и негодяя, что надо. Сталь! Танк Т-34.
Вот только внук, мерзавец, подвел ее по всем статьям. Всю семью опозорил. Да какую! Московский дядя, Антон Романович Швец-Царев — инструктор общего отдела из дома на Старой площади. Повыше генерала будет старший сынок Елизаветы Васильевны. А генерал ровно — зять. Дядя Димитрия по тете Свете. Вилен Андреевич Ковалев. Погоны серенькие, мелкие, зато звезды что надо. Крупные, крепко привинчены. Серьезный человек. Отец Василий тоже не подкачал. Фигура. Секретарь крупнейшей в области городской организации рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции.
Люди!
А он, Сима, шестнадцатилетний недоумок, взял и пропил комсомольские взносы.
Три года тому назад Елизавета Васильевна впервые поставила вопрос о том, чтобы отправить подлеца в одно из подведомственных зятю исправительных учреждений. Обидно. Какие надежды бабуля возлагала на него, зеленоглазого, после того, как перестал гонять дурацкий мяч дни напролет. И товарищи в школе ему доверие оказали. И райком в резерв тотчас же записал. А Дима — сын Василия, племянник Антона… Не может быть.
И тем не менее. Подвела душевная широта, ухарский характер, компанейские наклонности. Ну, и конечно, как обычно, сера в ушах, вата в носу. Что можно, понимал, а вот что именно в данный конкретный момент, никогда просечь не мог. Неизлечимый.
— Короче! — морозным утром, на второй день великой суши, объявил друзьям и собутыльникам. — Ништяк! Вечерним пароходом ожидайте!
Сказал и укатил на рейсовом ПАЗике. Исчез в аэродинамической трубе сосновой просеки. Поземка убежала следом, крутя песьим хвостом.
В десять уехал, а в четыре вернулся. На этот раз вихрь снежный вился, как за целым эскадроном. Еще бы. На тачке прикатил скотина. Герой. На желтой «волге» с черными шашечками.
Открыл багажник, а там ящик. Ящик мариинской. Водяра голубая от мороза.
Уууух!
Сжег идеологическую копейку в буржуйке разудалых недельных каникул. Распатронил кассу. Двухмесячную дань с полуторатысячной школы вместо вышестоящего комитета оставил в погребке на площади Пушкина.
Зато красиво погуляли, во всю ширь дома отдыха "Шахтер Южбасса". Колька Лукьянов чуть из окна не выпал. Лень было топать на толчок. Поймали за ремень, вместе со струйкой втащили в помещение.
И, кстати, деньги вернул. Покрыл недостачу. Конечно, до ревизоров не успел, но все равно же внес. Можно было и не устраивать скандала. Не тыкать в воздух вилкой и не расплескивать чай по столу.
— Молчи, болван, — отец был предельно краток. — Иди к себе.
Как он уговорил, уломал честь и совесть нашей эпохи, одному Богу известно. Но обошлось. Лишили на полгода права носить малиновый значок с золотой капелькой профиля, а осенью простили. Искупил примерным поведением. Поверили.
Как выяснилось, зря. Напрасно. Бабку надо было слушать, а не ржать с явной симпатией, как дядя Вилен Андреевич. А то ведь веселился. Сверкали зубы самоварные на дачной веранде:
— Ну, что купец? Купаться-то идешь?
Какие огоньки мерцали в его мрачном кабинете два года спустя, никто не знает. Только старший следователь управления внутренних дел Виталий Россомахин.
— Так точно, товарищ генерал.
Все трое задержанных по делу об ограблении квартиры вожака областного комсомола, зятя Степана Кондакова, кивают на одного человека. Как сговорились, упорно, хором долдонят, что шмотки из квартиры Игоря Цуркана согласился продать, свезти в Новосибирск и там толкнуть Дмитрий Васильевич Швец-Царев.
— Так ты знал, что ворованное, или не знал? — вопрос выкатывался из жерла дядькиной пасти и накрывал жаркой волной бедовую голову племянника.
— Я тебя спрашиваю!
Сима, Сима, в самом деле, что за туфта? Никого не трогал, жил, как хотел, раз в неделю на драндулете цвета сафари летал в город Н-ск, там у проверенных людей брал два десятка синек, здесь в Южке скидывал безликим базарным топтунам, имел навар и ноль проблем. Что за несчастье? Зачем влез в грязь? Оставил отпечатки пальцев на предметах, которые собственноручно перечислил в своем заявлении гражданин Цуркан? Два японских двухкассетных магнитофона «Шарп» и радиола «Грюндиг», ФРГ.
Что, кататония? Уже и примитивнейшие из ощущений, тактильные, утерял?
А вот и нет! Очень острое, непередаваемо приятное чувство как раз и появилось, свело с ума, при воздействии на кожную поверхность исключительно механических стимулов.
Эх, если бы не так, кипятком на темечко. По-родственному, по-людски, под рюмочку, стаканчик, да с шуточкой, наверное, признался бы Сима. Рассказал дядьке, как бес попутал. А может быть, даже и показал, чем именно. Но дядька, красномордый Вилен Андреич, был синим и неузнаваемым. Оттого Сима лишь бормотал невнятно, качал поникшей головой:
— Подставили, не ведал, обманули…
В тот же вечер, словно артековец, Тимур на пионерской «Жиге», зарулил младший Швец-Царев во двор кукольного театра. Поднялся на третий этаж, у свежеокрашенного косяка кнопку звонка нажал, вошел в чужую, холодную переднюю и на домашний коврик поставил картонную коробку из-под прокопьевского "Беломора":
— Вот, — сказал, моргая чистыми, невинными глазами. — Взгляните. Тут купить предлагают. Не ваше ли, случайно?
Без толку! Не помогло.
— Под суд! В тюрьму! — сурово требовала хранительница великих традиций, бабка — сама себе флагшток и красное полотнище, председатель областного комитета ветеранов войны и труда. — В колонию строго режима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68