Стрельнул коленками, пальцами хрустнул. Присел, взмахнул руками. Муть, пелену рассеял. Из тьмы сомнений вынырнул в полную ясность светлого дня.
Сто граммов ровно. Точнее сто пятьдесят. Налил и тотчас замахнул. Укрепил линию горизонта, созвездия расставил по местам, и точка. Бриться, мыться и приводить носки в порядок.
День обещал фанфары и фейерверк. Луна мерцала, как медаль. Солнце горело, словно орден.
Темечком чувствовал. Под кепкой. Крупными позвонками шеи. Белой и бритой. Товарищ младший лейтенант. Виктор Михайлович Макунько достойно нес свой пролетарский, серенький картуз на высоте метр восемьдесят шесть. Он шел упругим шагом вдоль Советского проспекта, и манекены в витринах «Тканей» салютовали. Народные артисты смотрели одобрительно с пластиночных конвертов. Как комсостав. Кивали, качали головами с высокой трибуны магазина «Звездочка». Сурки и барсуки ходили на задних лапах. Крестьяне и рабочие махали орудьями труда. Гармони и баяны пели в окнах краеведческого музея. А на углу Весенней блестела пушка. Мортира Ермака. Как и положено парадному экземпляру, с законопаченным стволом.
Все ликовало. И флора, и фауна, и человеческий фактор. Ждали и предвкушали. Сегодня свершится правосудие. Разящий меч настигнет негодяев. Шило вонзится в мякоть погона. Мокрые звездочки, шипя, взрываясь, пузырясь углекислотой, украсят плечи Виктора Михайловича.
Впрочем, едва ли. Они будут сухими. Обе. Остроконечными, шершавыми. Пробка не полетит Белкой и Стрелкой. Пена не будет, как тепло и звукопоглотитель, наполнять хрусталь. У лейтенанта Макунько нет в областном управлении товарищей. Одни лишь злопыхатели, наушники, завистники. Прочь. Виктор Михайлович сядет с мамой за кухонный стол. Разрежет торт. Чайку нальет. И будет ждать звонка, горячих, быстрых трелей. Межгород.
Он не чета тут всем. В этом шахтерском захолустье проездом. Случайно. Временно. Проходит проверку на расовую чистоту. На генетическую полноценность. Мама старшего лейтенанта однажды оступилась. Ошиблась. Дочка стального комиссара, племянница начлага, сестра перспективного следователя в косоворотые пятидесятые успела, втюхалась в чубатого красавчика. Расписалась с мягкотелым и слабодушным офицериком хрущевского призыва, который неверно распорядился таким счастьем. Пропил. Рыжий. Все сжег, и ум, и честь, и совесть. Даже святое. Бордовый коленкор. Меч Пересвета, щит Челубея.
Такая отягощенная наследственность. Славную, девичью фамилию родительница вернула при разводе, а семилетнего потомка на косточки уже не разберешь. Инспекция, прямое визуальное выявление порчи и повреждений породы невозможно. Только мичуринское терпение. Время могло выявить дистанцию, расставить по местам яблоню и яблоко. А оно было у Олега Андреевича Макунько. Ныне уже столичного полковника. Работника центрального аппарата. Поступлению в училище способствовал, а вот на распределение влиять не стал. Лишь после него подмигнул. Бровью слегка повел. Чтобы уже здесь, в Южносибирске, дали племяннику дело, где можно проявить себя. Характер показать.
И стал Виктор Михайлович куратором высшего учебного заведения. Рыбное место. Самое логово. Десять тысяч одних только очников. Плюс сторублевые ассистенты, плюс преподы от младшего до старшего, и профессура сверху. Нерестятся буквально через день. Только успевай докладывать, подписывать, подклеивать и подшивать. Не хочешь — отличишься. Наловишь, если не зернистой, то паюсной.
Но сто рублей мелочью не вдохновляли лейтенанта Макунько. Он знал и верил. Настоящий, полновесный, неразменный кус рано или поздно придет в его сети. Забьет хвостом, крылами-жабрами задышит. Не зря же изогнулся луком, изломанной дугой лег длинный, бесконечный дом с нечищеным, щербатым паркетом в темных коридорах. Соединила тетива сквер у Весенней, площадь Первопроходца Волкова и улицу Демьяна Бедного. С такой стрела сорвется и в самое сердце Родины помчится. Понесется с великой вестью в клюве. Вес взят. Враг выявлен и уничтожен.
Безусловно. Большое, серьезное дело должно было созреть в храме науки. Упасть в широкие ладони хорошего человека. Многообещающего уполномоченного. Маслицем смазанная с двух сторон штука. Когда же выяснилось, что гуашью, флуоресцентной краской, не удивился. Принял, как должное. Апрельский цвет. Голубенький.
Были такие, кто легкомысленно решил, будто прищурился бюстяра, косит, ехидно перекатывает лупалы. Сейчас пошлет почтенное собрание, с высокой колокольни плюнет. Рыгнет. Песню затянет. А Виктору Михайлович простым и строгим показался взгляд. Уверенным. Голос негромким, но очень внятным. Как у родного дяди. Не отличишь.
— Задача архиважная, товарищ лейтенант.
— Решим, — ответил и честь отдал. — Не подведу, Олег Андреич.
Кепку поправил. Рабоче-крестьянский чепчик выровнял на рыжем бобрике, и строевым. Парадным шагом ушел на передовую. Кокетка серого плаща, как полковое знамя, надувалась, а полы трепетали точно вымпелы. Держитесь, гады. Возмездие неотвратимо.
Не сразу на верную, единственную дорогу вышел. Вначале моток не навивался нитка к нитке. Не выходила роба с номерком. Но очень скоро ложные пунктиры стерлись, обрывки разноцветных линий соединились в четкий контур, и стал кроиться материал, как по лекалу. Стежок к стежку ложился. Раскручивалась связка Ким-Закс. Папка пухла. Строчилось дело. Два ордера на обыск и арест летели, словно бабочки на свет.
Жалко, политикой не пахло. Рукой Моссада. Долларами ЦРУ. Чудовищное, апрельское происшествие рисовалось всего лишь циничной выходкой, пьяным дебошем. Простое следствие личных обид и неумеренных амбиций.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68