Стол гладкий, белый лист бумаги?
— Он, Сима… Дима Швец-Царев!
Шарада, ребус, тайна. Зеленая хреновина попала в глаз. А в результате мокрое место по обе стороны от переносицы. Нулевая видимость.
Вот если бы любимый возник и просветил. Простого пендаля наладил. Все стало бы немедленно на место. Да, было. Заложила милого, сдала для его же собственной пользы. С учетом суммы общественных интересов. Пусть знает, пес.
Но красавец не спешил нарисоваться. Отчего последние извилины мхом зарастали у Ирки в котелке, осокой и чертополохом колосился чернозем. Силос стремительно и густо покрывал дорожки полушарий, точь-в-точь как молодой жирок. Топил в себе ключицу, ребра и тазобедренные кости глупой девки. Она бы замычала, но буква «м» отсутствовала в последней паре слов, засевших в черепушке. Зацепившихся.
"Сёдня вторник или четверг?"
А Вадька Швец-Царев и его закадычный друг, старлей центрального отдела УВД, Андрей Дементьев не секли, не бычили, не разбирались в ботанике. Не изучали жизнь растений. Ромашек, лопухов. Ясное понимание нелинейности пространственно-временных соотношений в полеводстве не упрощало гнусных планов. Мерзавцев шустрили. Вот ведь бараны. Раз пара суток выпала, элементарно стерлась из памяти Малюты, значит, конец войне. Всем вольно, разойтись.
Но врач и офицер не представляли, не догадывались, что уже у кассы. Дурацкую бумажку Симке можно продать сейчас. Сегодня. Листочек в клетку с распавшимся на буквы, разжижившимся заголовком. Заявление. Незарегистрированное. Не породившее, вопреки закону, записи в журнале. Лишь только звонок. Отдежуривший Андрей поднял с постели еще веселого Вадима и предложил.
— Ну, чо, лепила, не хочешь стрясти с сыночка Симы тысчонку на поправку подорванного здоровья? Мне половину!
Ровно. И можно было уже делить навар. Махаться. Хватать друг друга за грудки. Но понимания момента не было. И старший лейтенант Дементьев не тыкал пальцем в ресторанное меню, перебивая друга Вадьку, братуху, врача команды первой лиги. Андрюха химичил. Соображал. Прикидывал, как нейтрализовать шлюху.
— Ты понял, голая сидит и с таким форсом спрашивает: а чем это у вас воняет тут? Проверяющая, блин!
Булки и бублик. Когда мурашки бегают по голубой шкуре, высоким не интересуешься. Красивого не хочешь. А когда наружный эпителий розового цвета и скрыт под теплым, уютным слоем ткани, уже волнуешься. По-другому дышишь. О крепости любви, о силе чувства думаешь. Размышляешь размышлялкой. По крайней мере, так было у Ирки. В среду Малюта хотела только одного. Встретить. В глаза родного заглянуть и высмотреть ответ. Голубчик, милый на аркане, в сетях? Или она сама сварилась. Кончилась. В бреду, в белой горячке. Готовьте клизму и пинцет.
Но не получилось. Не вышло. Собиралась заглянуть в «Льдину», но начала с «Солдатского», запуталась в стаканах и снова день закончила в горячей ванне с бутылкой рублевой синьки. Яичным шампунем сводила с этикетки фиолетовый штамп "Ресторан Волна".
И только светлый день четверг обещал встречу. Мгновенье истины. Рыбная аура дня благоприятствовала. Счастливое стеченье обстоятельств лишило кралю шанса. Не позволило нахрюкаться, набраться, нализаться раньше времени. Марина Воропаева, медичка-одногруппница зазвала в гости. Заманила Малюту взглянуть на камешки. Потрогать. Примерить. То да се. Отвлечься. Не мучить провода. Не бросать телефонную трубку раз в час только потому, что на дальнем конце все время не тем голосом не тот человек отвечает. Послеполуденный кризис переждать, и в «Льдинку». Трезвой. Чистой и быстрой, как огурец.
— Сережки, два колечка, цепка… — Маринка тараторила уверенно и руку Малюты держала в своей руке. Шершавой и сухой.
— Длинная? — Ирка не сопротивлялась. Шла. Интерес к жизни в ней не угас. Хотелось быть нарядной и счастливой.
— Ага… досюда, — Маринка показала. Поскребла пальчиком то место, где полагалось быть водоразделу между цельномолочными правой и левой.
— Ты бы поролон, что ли, себе туда набила, — с неожиданной сердечностью посоветовала ей запойная дура. Продрала глазки. Икнула дружески.
— Ой, ну ты скажешь, — Воропаиха и не подумала обидеться. — А правда, мне локоны идут?
Подруга жила рядом с институтом. За березовой рощей. За ворохом зеленых кружев Кировского района. Само бальное платье кто-то унес, упер. А красота, резная и воздушная, осталась.
Еще сережки, два колечка, цепка… На той стороне, в одной из полдесятка пятиэтажек, что обводили штрих-пунктиром кромку зеленых насаждений. Улица Лазо, 11. Зачем туда ходила безголовая Малюта? Могла же без проблем на Красноармейскую, 130. В красивом центре города приятнее прибарахлиться. Повертеться перед зеркалом. Здесь чеки выдают и бархатом обшитые коробочки. Здесь мент со штатной кобурой и в шкафчике — прецизионные весы. А у Маринки Воропаевой золото темное, цацки сомнительного происхождения. Но дешево. Совсем недорого. Как правило, в кредит. В этот же раз и вовсе даром. Сначала поносить, а деньги равными частями позже.
— Да ну, неважно, мне бы только знать, что ты возьмешь. А рассчитаешься потом, ну, хоть когда. На той неделе половину, если сможешь. До конца мая главное, и остальное можно даже в июне.
— Лишь бы тебе понравилось, — повторяла Воропаиха и вдаль глядела. Сквозь хлорофилл и целлюлозу. Туда, где серые хрущевки в ряд. Вагончики без паровозика.
Удобно. Всегда есть куда свалить. Где перекантоваться между двумя обязательными лентами. Маркса и Энгельса пересидеть. Но вот гульнуть, толпою закатить после уроков и оторваться всласть — это никак. Строго по расписанию приходит мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68