По льду Финского залива. Выйдет на ту сторону. Вынырнет. И встретит Джима. И лица осветит огонек. И они закурят.
Иди сюда. К'мон.
А люди вокруг Лени пели. Радовались. У них был свой повод. Земной. Володя Само, художественный руководитель ВИА "Алые паруса", расстался с холостой жизнью. Женился. Как начал десять дней тому назад в столице нашей родины, городе Москве, так и не мог остановиться. Женился в каждом городе гастрольного турне. В иных и по два раза выходило. Случалось. А вот в разгульном и широком Новосибирске неугомонный Вова, похоже, собирался даже одновременно. Над речкой Обь. На беленькой и черненькой.
Как и положено высокому блондину, любителю четушек, флакончиков, походных фляжек малого объема, он вел голубушек. Буквально нес и правую, и левую. Решительно придерживал за шейки. Нежно. Шествовал во главе шумной кавалькады, растянувшейся на полквартала. Ветер заплетал буйные Володины кудри. Ночной зефир веселился со всеми. Песню подхватывал и раздавал отставшим товарищам.
Секреты тела худрука лишь в радиусе трех метров. Бросал под ноги молочную слюну и лимонадные брызги пота. А слова, разумное, доброе, вечное, улетали, колбасили за версту и дальше, дальше, дальше:
— Всевышний, купи мне
Газ двадцать четыре,
Друзья на колесах,
А я пилю пёхом.
— И ножки, — легко подхватывал нить импровизации следующий в цепочке. Такой же ветеран молодежной сцены. Вес штатный, а роста только половина. Гут в кепке. Капитанскую кожу, кнопочку с пуговкой пыталась стянуть дама. Зубами. Еще одна красавица из местной обоймы. Хотела чмокнуть темя. Отметиться на лысой крыше великого артиста. Альпинистка.
— И ножки устали,
и нет больше сил,
Я жду в эту среду
Большой черный "Зил".
Хорошо гуляли. С размахом. Без оглядки. Действительно, все можно. Пожалуйста. После того, как Вовик расписался. Пузо признал. Впервые в жизни. В.Д.Самылин. Вовчик Само. Зашел в один москонцертовский кабинет. Полчасика послушал негромкое виваче. Примерно сорок тактов на пять восьмых. Вышел на улицу Неглинная, поймал мотор и поехал делать предложение. На фиг, на фиг. У девушки, оказывается, много телефонов в книжке. Одна рука на Петровке, а вторая — на Лубянке. Судьба выкатила Володе остальное. И ему надо принимать, с радостью брать подарок.
Вот как он стал четырежды молодоженом Советского Союза. Вступил в законный брак буквально в день отлета. Махнулся колечками с Анютой, маломерной буфетчицей из клуба Трубного завода. Дал поносить фамилию. И нормально. Формат любимый, карманный, а штуки с вишенками, как у большой. Сейчас, конечно, легли на пузо, будто лапки зайчика, но через месяц снова станут ушками. Пойдет. Бутерброды с горбушей и сервелатом лепит классные. Владимир целый год бесплатно столовался. Подкреплялся между репетициями. Губу не заворачивал.
И в ЗАГСе не ломался. Придвинули журнальчик. Вова — автограф. Только сердечко не стал рядом лепить, как девочкам в блокнотики. Сойдет и так. Обнялись, поцеловались и полетели. Анюта — домой, вовкины карточки показывать, а Само — гастролировать. Чесать Сибирь. Восточную и Западную. Медовый месяц, как-никак.
— Горько, — орали в самолете. И запивали. Смывали. Разбавляли кислым и сладким. Чистой и смешанной.
— Горько, — раскладывали на пять, на семь, на девять голосов. Кулисы ходуном ходили. Жизнь. Славно гулял народ. Два гитариста, басист с косицей, барабанщик в кепке, саксофонист, трубач, три вокалиста, администратор, звукорежиссер и два рабочих сцены. Аркаша Васин и Ленчик Зухны.
Цел. От девичьего смеха не погиб. После куплетика не стал цветком, воробышком, собачьей запятой в луже. На нож не налетел. Кулак не опустился на голову поэта и певца. Хотя безумный Леня сумел затеять драку. Заварил кашу. Кровь пролил. Лиловый шоферский антифриз. Густая тормозная жидкость ослепила. Теплая, собственная окрасила лицо водителя второго таксопарка города Южносибирска.
Душа просила. Билась и дрожала. Глотнуть. Водочный шарик, как горячий пластилин, размазать. От горла до кишок.
— Заправишь? — Леня спросил у таксиста. Оторвал шефа от беседы. Помешал двум широкоплечим людям чебуреки переваривать. Мирно порыгивать, пускать в окошко колечки дыма. И у водилы было, припасена беленькая и не одна. Ночь длинная, а жажда как луна, везде и всюду. За каждым домом и углом. Но зоркий шоферский глаз видел не блин на небе, а шары. Нехорошие желтые лупалы ментовских фар. Вспыхнули, там, за перекрестком, на Кирова и погасли. Легли на дно. Прищурились. А через пять минут клиент. Точно по плану.
— Заправишь?
— А шел бы ты… — мужик ответил. Коротко, не поворачивая головы, не напрягая шейных мышц.
— Вот деньги, — псих с трясущимися синими губищами все понял шиворот-навыворот. Не так. Он попытался последнюю измятую купюру сунуть шоферюге прямо в ухо. Или в нос.
— Ты че мне тычешь? Не понял? На хер, паря, на хер…
И тут замкнуло. Сошлись на небе эбонитовые облака. Шерсть стала дыбом на черной кошке ночи. Воздух обрел невиданную абсолютную прозрачность соляной кислоты. Стал едким, липким, вязким. Два полюса лёниной жизни, обиды бесконечные и безнадежные надежды, соединились. Магнит размером с земной шар. Галактическая аномалия в квадрате между Первым универсамом и магазином "Книжный мир". Ну, гады, я не виноват. Задыхаясь, Зух дошел до облупившегося угла булочной. Наклонился. Поднял бесхозную четверть кирпича, обломок дома, многоугольный тригонометрический объект. Развернулся. И шваркнул. Что было сил. Отправил снаряд в лобовое стекло Волги. Машины с шашечками, мирно бурчавшей, кипятившей, парившей ночной синий кисель.
— Ублюдок!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68