— Дворник потрогал Петину шею с запекшимися кровью ссадинами.Петя зашевелился и сел. Двигаться было больно. Он посмотрел на свои испачанные кровью руки.— А ну-ка… — Дворник стал поднимать его.Петя вскрикнул.— Чего? — Дворник поддержал его заскорузлыми руками.Петя застонал.— Ступай в больницу, — мягко подтолкнул его дворник.Петя сделал шаг, другой и побрел, еле переставляя ноги. Обогнув серый дом и выйдя на Красную площадь, он остановился, пошатываясь. Стрелки на Спасской башни показывали четверть шестого. Уже рассвело, но солнце еще не взошло.В Петиной голове было пусто и тупо. Он равнодушно обвел площадь взглядом, посмотрел на марширующую к Мавзолею смену караула, заметил красный флаг и вспомнил, что живет в Доме Правительства.— Поправить…— неожиданно произнес он и провел рукой по опухшему лицу.Прохаживающийся неподалеку милиционер внимательно смотрел на него.Петя икнул и заковылял через площадь к набережной. На Васильевском спуске он дважды падал, спотыкаясь о брусчатку. Идти по набережной было легче — здесь стелился асфальт.Петя брел и брел.Путь до Большого Каменного моста показался ему бесконечным.— Ты где ж так приложился? — спросил его прохожий.Петя зашел под мост, держась за стену, миновал его и , преодолев площадь с редкими машинами, оказался возле своего дома.Солнце встало и золотило окна десятого этажа. Петя посмотрел на окна своей квартиры. Свет в бывшем кабинете отца горел.Петя вошел во двор и потихоньку добрел до своего подъезда. Взялся за ручку двери, потянул и понял, что силы оставляют его. Дверь была огромной и тяжелой, как гранитная плита на дедушкиной могиле.Он потянул изо всех сил. Дверь приоткрылась. Он протиснулся в щель, вошел в полутемный вестибюль. Молодая консьержка спала за столом.Задыхаясь и балансируя руками, Петя двинулся к лифту. Левую ногу он выставлял вперед, подталкивал правой, затем руками подтягивал правую ногу. Так минут за двадцать он преодолел вестибюль и схватился за ледяную ручку лифта, навалился всем телом. Ручка пошла вниз, лязгнула. Дверь лифта открылась.Консьержка подняла голову, сглотнула слюну.— Тебе в которую? — глянула она на Петю и осеклась — она знала, что его родители арестованы.А Петя знал, что она знает.Он долго забирался в лифт, закрывая за собой сначала металлическую, потом деревянную двери. Поднес трясущуюся руку к кнопке 5. Нажал. Но тугая, черная, как хоккейная шайба, кнопка не поддавалась. Он взял свою правую руку левой и надавил локтем. Лифт дернулся и громко поехал на пятый этаж.Петя закрыл глаза.В голове по-прежнему было пусто и тупо. Колени заспанно дрожали. В груди колыхалась чужая вода. Она была очень тяжелой.Лифт встал.Петя вывалился из него на лестничную площадку, сполз по гладким ступеням к своей квартире 150 и долго, минут сорок вставал, цепляясь за косяки.Кнопка звонка, к счастью, оказалась не тугой. Прижавшись щекой к родной двери, Петя слышал, как зашаркали бабушкины шлепанцы.Дверь распахнулась, но Петя не упал, удержавшись руками за косяки.Опухшее от слез бабушкино лицо пылало яростью.— Ты смерти моей хочешь?Петя тупо смотрел в ее трясущийся, поросший белыми волосами подбородок.— Я уже дважды в милиции была! — визгливо вы-крикнула она.В глубине квартиры послышалось шлепанье босых детских ног, и в прихожую вбежала шестилетняя Тинга.— Петюня! А ты с Ундиком на прудах был!Бабушка разглядела окровавленную шею Пети:— Погоди… тебя, что… побили?— Нет, — прошептал Петя.— Где ж ты был, негодяй?!— Я… помогал маме и папе…— Как помогал? Где?— В церкви. И в Мавзолее Ленина…Петя оттолкнулся руками от косяков и рухнул на пол.«Скорая помощь» приехала через пятнадцать минут после бабушкиного звонка. Петю отвезли в Первую градскую больницу. От «Кремлевки» семью Лурье открепили вскоре после ареста отца. Дежурный врач, обследовав Петю, обнаружил двустороннее воспаление легких. Пете вкололи кофеина, дали красного стрептоцида, поставили банки. На следующее утро он умер.«Ураганная пневмония с двусторонним отеком легких», — записал врач в свидетельстве о смерти.Умирал Петя в бреду. Последние слова его были: «Пусть сияет».Петю Лурье похоронили 13 сентября на Смоленском кладбище.Его отец, Виктор Викторович Лурье, заведующий отделом ЦК партии, арестованный 30 июня 1937 года, был расстрелян 1 сентября и погребен ночью в общей могиле близ Бутово.Петина мать, Марьяна Севериновна Лурье-Милитинская, была арестована спустя полтора месяца после ареста мужа и содержалась в Лефортовской тюрьме.В конце августа ее стали интенсивно допрашивать. Марьяну сперва не били, как мужа, которому следователь на третьем допросе раздробил каблуком кисть руки и повредил сетчатку глаза. Двое сменяющихся следователей пытали жену Виктора Лурье бессонницей, требуя показаний на мужа и его друзей. Она, комсомольская богиня двадцатых, знаменитая Марьяша Милитинская, терпела, валясь со стула на пол и засыпая хоть на минуту. Следователь будил ее, зажимая рот и нос, и снова сажал на стул под слепящую лампу.Марьяна продержалась неделю, потом провалилась в глубокий обморок.Следователи дали сутки ей отоспаться, но потом набросились снова — грубо и жестоко. Они молча раздели ее, привязали к банкетке и стали сечь скрученными электропроводами. Секли по очереди, не торопясь.Марьяна нутряно рычала, грызла банкетку.Через два часа бедра и ягодицы ее превратились в сплошную рану. Марьяна потеряла сознание.Ее облили водой из графина.— Если завтра не расскажешь про врагов — засечем, — сказал ей следователь.В камере, лежа на животе на нарах, Марьяна поняла, что завтра ей предстоит умереть.
1 2 3 4 5 6 7