— Вот как. А кто же у тебя сейчас?— А тебе-то что…— Ну, котенок, успокойся.— А я спокойна…Валентин снова открыл холодильник, достал начатую бутылку шампанского, снял с полки бокалы:— За неимением Аи.— Сто лет шампанского не пила.— Вот. Выпей и утихомирься.Слабо пенясь, вино полилось в бокалы.Марина взяла свой, посмотрела на струящиеся со дна пузырьки:— У меня, Валечка, сейчас любовь. Огромная.— Это замечательно, — серьезно проговорил Валентин, пригубливая вино.— Да. Это прекрасно.Марина выпила.— А кто она?— Девушка.— Моложе тебя?— На пять лет.— Чудесно, — с изящным беззвучием он поставил пустой бокал, снял крышку с хрустальной розеточки, полной черной икры, и широким ножом подцепил треть содержимого.— Да. Это удивительно, — прошептала Марина, водя ногтем по скатерти.Валентин толстым слоем располагал икру на ломтике хлеба:— Хороша собой?— Прелесть.— Характер?— Импульсивный.— Сангвиник?—Да.— Склонна к медитации?—Да.— Чувственна?— Очень.— Ранима?— Как ребенок.— Любит горячо?— Как огонь.— К нашему брату как относится?— Ненавидит.— Постой, но это же твоя копия!— Так и есть. Я в ней впервые увидела себя со стороны.Валентин кивнул, откусил половину бутерброда и наполнил бокалы.Марина рассеянно слизывала икру с хлеба, вперясь взглядом в золотистые пузырьки.— Завидую тебе, детка, — пробормотал он, жуя и приподнимая бокал, — Твое здоровье. Шампанское уже отдалось в Марине теплом и ленью. Она отпила, поднесла бокал к глазам и посмотрела сквозь переливающееся золотистыми оттенками вино на невозмутимо пьющего Валентина.— Всю жизнь мечтал полюбить кого-то, — бормотал он, запивая уничтоженный бутерброд, — Безумно полюбить. Чтоб мучиться, рыдать от страсти, седеть от ревности.— И что же?— Как видишь. Одного не могу понять: или мы в наших советских условиях это чувство реализовать не можем, или просто человек нужный мне не встретился.— А может ты просто распылился по многим и все?— Не уверен. Вот здесь, — он мягко дотронулся до груди кончиками пальцев, — Что-то есть нетронутое. Этого никто никогда не коснулся. Табуированная зона для пошлости и распутства. И заряд мощнейший. Но не дискретный. Сразу расходуется, как шаровая молния.— Дай Бог тебе встретить эту женщину.— Дай, Случай.— Дай Бог.— Для тебя — Бог, для меня — Случай.— Твое дело. Борщ кипит вовсю…— Аааа… да, да…Он заворочался, силясь приподняться, но потом передумал:— Котеночек, разлей ты. У тебя лучше получается.Марина прошлепала к плите, достала из сушки две глубокие тарелки и стала разливать в них дымящийся борщ.— И понимаешь в чем, собственно, весь криминал, — я не могу полюбить, как ни стараюсь. А искренне хочу.— Значит не хочешь.— Хочу, непременно хочу! Ты скажешь — любовь, это жертва прежде всего, а этот старый сноб на жертву не способен. Способен! Я все готов отдать, все растратить и сжечь, лишь бы полюбить кого-то по-настоящему! Вот почему так завидую тебе. Искренне завидую!Марина поставила перед ним полную тарелку.Валентин снял крышку с белой банки, зачерпнул ложкой сметану:— Но ты-то у нас в воскресенье родилась.— Да. В воскресенье, — Марина осторожно несла свою тарелку.— Вот, вот…Его ложка принялась равномерно перемешивать сметану с борщем. Марина села, перекрестилась, отломила хлеба ис жадностью набросилась на борщ.— Сметаны положи, котенок, — тихо проговорил Валентин и надолго склонился над тарелкой.Борщ съели молча. Валентин лениво отодвинул пустую тарелку. Его квадратное лицо сильно порозовело, словно под холеную кожу вошла часть борща:— А больше и нет ничего… мда…— По-моему достаточно, — ответила Марина, вешая на край тарелки стебелек укропа.— Ну и чудно, — кивнул он, доставая из халата мундштук.— За этот борщ твоей бабе можно простить незнание минета…— Бэзусловно…Вскоре они переместились в просторную гостиную.Марина забралась с ногами в огромное кожаное кресло, Валентин тяжело опустился на диван.— Теперь ты вылитая одалиска, — пробормотал он, выпуская сквозь губы короткую струйку дыма, — Матисс рисовал такую. Правда она была в полосатых шальварах. А верх обнажен. А у тебя наоборот.Марина кивнула, затягиваясь сигаретой.Он пристально посмотрел на нее, проводя языком по деснам, отчего уста вспучивались мелькающим холмиком:— Странно все-таки…— Что — странно?— Лесбийская страсть. Поразительно… что-то в этом от безумия бедного Нарцисса. Ведь в принципе ты не чужое тело любишь, а свое в чужом…— Неправда.— Почему?— Ты все равно не поймешь. Женщина никогда не устанет от женщины, как мужчина. Мы утром просыпаемся еще более чувственными, чем вечером. А ваш брат смотрит, как на ненужную подстилку, хотя вечером стонал от страсти…Валентин помолчал, нервно покусывая мундштук, потом, лениво потянувшись, громко хрустнул пальцами:— Что ж. Возможно…Пепел упал в одну из складок его халата. Марина посмотрела на толстого мальчика в треснутой рамке. Застенчиво улыбаясь, он ответил ей невинным взглядом. Огромный бант под пухлым подбородком расползся красивой кляксой. В ямочках на щеках сгустился серый довоенный воздух.— Валя, сыграй чего-нибудь, — тихо проговорила Марина.— Что? — вопросительно и устало взглянул он.— Ну… над чем ты работаешь?— Над Кейджем. «Препарированный рояль».— Не валяй дурака.— Лучше ты сыграй.— Я профнепригодна.— Ну, сыграй без октав. Чтоб твой раздробленный пятый не мучился.— Да что мне-то… смысла нет…Сыграй, сыграй. Мне послушать хочется.— Ну, если только по нотам…— Найди там.Марина слезла с кресла, подошла к громадному, во всю стену шкафу. Низ его был забит нотами.— А где Шопен у тебя?— Там где-то слева… А что нужно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13