Еще минута и она провалилась бы в сон, но свет вдруг погас, темнота заставила проснуться.Собака уже не лаяла, а бессильно поскуливала.Дверь распахнулась, Марина закрыла глаза, чувствуя как мать осторожно входит в комнату. Туфли громко касались пола. Мать приблизилась, пахнущие табаком руки поправили одеяло.Потом она также на цыпочках вышла и притворила дверь.— Конечно спит… — услышала Марина ее приглушенный стеклом шопот.С этого мгновенья Маринино сердце забилось чаще. Окружавшая ее тьма усиливала этот нарастающий стук.За дверью наступила тишина, потом еле слышный шорох одежды, шопот и снова тишина. Потом что-то подвинули, что-то упало и покатилось по полу.Марина подняла голову, освобождая второе ухо. Сердце стучало, отдавая в виски.Снова послышался шорох одежды, шопот и легкий скрип отцовской кровати. Проехал ножками по полу отодвигаемый стул и стало тихо.Марина вслушивалась во тьму, приподнявшись, но кроме собаки и патефона на том конце улицы ничего не было слышно.Время шло и, улыбнувшись, она опустила голову на подушку: вот они Надькины враки. Да и как она могла поверить! Такая глупость…Ее напряженное тело расслабилось, глаза стали слипаться.И вдруг неожиданно, как вспышка света, возник громкий звук скрипящей кровати. Она скрипела ритмично, на ней что-то делали с неторопливым упорством.Марина приподняла голову.Кровать скрипела и слышалось еще что-то похожее на хныканье.В висках снова застучало.Скрип изредка прерывался бормотанием, шопотом, затем продолжался. Когда он убыстрялся, хныканье становилось громче, кровать стучала спинкой о стену.Мать с дядей Володей что-то делали.Марина села, осторожно откинула одеяло.Сердце неистово колотилось, заставляя прокуренную тьму пульсировать в такт.Кровать заскрипела чаще, и до Марины долетел слабый стон.Это стонала мать.Мелкая зыбкая дрожь овладела Мариной. Посидев немного, она спустила ноги с кровати. Как только ступни коснулись холодного пола, дрожь тут же унялась, словно стекла по ногам.Кровать оглушительно скрипела, спинка стучала.Марина подошла к двери и заглянула, привстав на цыпочках.Мутно-желтый свет висящей над крыльцом лампочки скупо освещал террасу, пробиваясь сквозь заросли шиповника и бузины. Неровные клочья его дрожали на полу, столе, стенах.В этом часто подрагивающем калейдоскопе что-то двигалось, двигалось, двигалось, заставляя скрипеть кровать.Привстав еще больше, Марина посмотрела в угол.Там, в пятнах света, в сбившейся простыне сплелись два обнаженных тела.Широкая спина дяди Володи скрывала мать — были видны только руки, гладящие мужские плечи, причудливо разметавшиеся по подушке волосы, и ноги— сильно разведенные, пропустившие тесно сжатые ноги дяди Володи.Это он тяжело и часто двигался, словно стараясь еще больше втиснуть мать в прогнувшуюся кровать, его голый, слегка плоский зад поднимался и опускался, поднимался и опускался, руки по локти ушли под подушку.Все это качалось, плыло вместе с покачивающимися кусками света, черные ветки бузины шуршали о стекла.Вдруг ноги матери ожили, согнулись в коленях и оплели дядю Володю. Он стал двигаться быстрее.Мать застонала, вцепившись в его плечи, высветилось на мгновенье бледное незнакомое лицо.Глаза были прикрыты, накрашенные губы разошлись гримасой.Марина смотрела, смотрела, смотрела. Все в ней превратилось в зрение, руки прижались к стеклу, снова появилась дрожь, но уже другая — горячая, расходящаяся из середины груди.Мать стонала и с каждым стоном что-то входило в Марину — новое, сладкое и таинственное, вспухающее в груди и бешенно стучащее в висках.Она видела их тайну, она чувствовала, что им хорошо, она понимала, — то что они делают — делать им нельзя…Дядя Володя глухо застонал в мамины волосы и замер без движения.Ноги матери расплелись.Несколько минут они лежали неподвижно, предоставив пятнам света ползать по их разгоряченным телам.Потом дядя Володя перевернулся на спину и лег рядом с матерью.Марина опустилась на корточки. Послышался шепот, шорох одеяла. Там было темно, и Марина ничего не разглядела кроме белой материи и устало движущихся рук.— Танюш, дай папиросы… — глухо проговорил дядя Володя.Отстранившись от двери, Марина прошла по полу и нырнула под одеяло.Этой ночью она почти не спала.Сон не успевал охватывать ее, как кровать снова оживала, заставляя сбросить одеяло и на цыпочках красться к двери.Это продолжалось много раз, ветер качал лампочку, ветви стучали, мать стонала, а дядя Володя терся об нее…Марина не помнила как заснула. Ей снился детский сад — ярко, громко.Жирная рассказывает им про Артек, а они слушают, сидя в узкой столовой. Солнце через распахнутые окна освещает длинный стол, накрытый цветастой клеенкой. Клеенка блестит от солнечных лучей, на ней дымятся тарелки с красным борщем.Жирная возвышается над ними, солнце играет в ее волосах, брошке, звучный голос заполняет столовую:— Артек! Артек, ребята! Артек — это сказка, ставшая былью!На правой стене висит большой портрет Ленина, убранный как на праздник— красными бумажными гвоздиками.Ленин улыбается Марине и весело говорит,картавя:— Агтек, Маиночка, Агтек!Марина наклоняется к переливающемуся жировыми блестками борщу, зачерпывает его ложкой, но Жирная вдруг громко кричит:— Не смей жрать! Встань! Встань на стол!Марина быстро вскарабкивается на стол.— Сними трусы! Подними юбку! — кричит Жирная, трясясь от ,злобы.Холодеющими руками Марина поднимает юбку и спускает трусы.— Смотрите! Все смотрите! — трясется Жирная и вдруг начинает бить Марину ладонью по лицу, —На! На! На!Марина плачет. Ей больно и сладко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13