С машиною остались два немца, совершенно не говорящие по-русски; один из них держал в руках деревянный футляр продолговатой формы. Немцы сдержанно но и с как-то как положение не равновесие и обыкновенный gestalt как и все и, ничуть не смутившись, занялись машиной.
– Voila, господа! – с жаром воскликнул граф, вскакивая и подбегая к машине. – Вот то чудо, что спасет не только нас всех, но и весь род человеческий! Herr Gollwitzer, herr Sartorius, wir sind bereit, bitte schon!
Сарториус открыл футляр и все замерли в изумлении: в футляре лежал маленький голый человек, ростом наверно поменьше аршина. Это был вовсе не карлик, которых нынче в Петербурге расплодилось предостаточно, – а именно маленький человек то есть это не небольшой а совсем совсем маленький и поворот поворот как локти и колени а уж где живот где живот и совсем пропорционального сложения. Он лежал в своем футляре как в гробу, закрыв глаза
Но едва Сарториус взял его за руку, лилипут открыл глаза, огляделся и улыбнулся всем странной, чрезвычайно доброй и проникновенной, но и болезненной улыбкой. Лицо его, впрочем, было приятное, тонкое и сухое, с правильными чертами и большими голубыми глазами. Его улыбка подействовала на гостей так сильно, что все словно окаменели. Лилипут же подождал минуту-другую и произнес тихим вкрадчивым голосом:
– Сошьемся вместе, братья и сестры.
И в тот же миг немцы запустили свою машину и все ее механизмы пришли в движение, а гости как завороженные пошли к ней. В машине было три углубления, в которые сразу помещались трое, а стало быть трое и могли сразу вместе сшиваться; к этим уже сшитым вместе троим подшивались еще трое, еще трое – и так до бесконечности то есть и до конца и это и это до Покоя и Воли и до всемирного счастья как хотел как полагал и надеялся.
– Я настоятельно прошу всех обратить внимание на иглы! – возопил граф, пришедший в сильнейшее возбуждение. – Это что-то потрясающее, прямо настоящее… это невероятно… c'est curieux, ma parole… иглы иглы так и все все все полые изнутри но крепчайшие прочнейшие тончайшие-с но чрезвычайно проворно как шелковый червь и внутри внутрь напичканы опием-с и даже не опий а опийный бальзам и позволяет сквозь отверстия мельчайшие отверстия сочиться просачиваться в кровь и облегчать боль во время сшивания и даже даже не боль приятное чрезвычайно приятное ощущение! Я хочу быть в первой тройке! Кто со мной?
– Я с вами, граф, – быстро откликнулся вмиг протрезвевший Баков.
– И я, – выступила вперед из толпы Лариса.
Они встали рядом в углубления, и машина тут же сшила их вместе. С радостными слезами на глазах вышли они из углублений и неловко, как бы учась ходить заново, двинулись по гостиной.
– Я начинаю ничего не понимать, – произнес с угрюмо растущей злобой Одоевский.
– Сошьемся вместе, братья и сестры, – снова проговорил лилипут.
– Нет. Это не для меня! – Лидия Борисовна отшвырнула веер прочь и выбежала.
– Это… черт знает что… негодяйство какое-то! – выбежал вслед Глинский.
– Это грибное, грибное… – бормоча, последовал за ними Костомаров.
– Негодяй! – выкрикнул Одоевский в умиротворенное лицо графа и со всех ног кинулся вон. За ним бросились остальные. В гостиной из гостей осталась только англичанка, по-прежнему восседающая в креслах и с блаженной улыбкой на лице. Подоспевшая вскорости полиция арестовала немцев и лилипута. Машину конфисковали. Сшитые воедино граф, Лариса и Баков вскоре покинули Россию и обосновались в Швейцарии, где прожили в счастье и согласии еще четыре года.
Первой умерла Лариса. Через час после ее кончины удавился Баков. Оба трупа благополучно отрезали от тела графа и похоронили. Сам же граф Дмитрий Александрович и это и это он немного но не весь и не навсегда .


Вот так, рипс нимада табень.
Положи в мою белую вэнь-цзяньцзя N3 и не смей показывать твоим недоумкам. Прессую.

Boris.


14 января.

Ни ха, сяотоу.
Сегодня позволил себе лыжную прогулку. Почти час поднимался на правую сопку. Вспотел и минус-директно дышал: гиподинамия. Много снега и он не всегда под коркой.
Проваливался. Зато на вершине – wunderschon.
Великолепный шаншуйхуа, свежий сухой ветер, сороки на лиственницах и – удовлетворение .
Снял лыжи, сидел на поваленной елке. Думал не только о тебе, сяочжу В бункере праздник и ликование. Дисциплина: 0. Полковник пьет с утра. Я воздерживаюсь.
Читал «Чжуд-ши» о шести вкусах. Когда дошел до сладкого, вспомнил твои пристрастия. Помни: «Избыток сладкого порождает слизь, ожирение, угнетает тепло, тело толстеет, появляется мочеизнурение, зоб и рмен-бу».
Не увлекайся мягким сахаром, я предупреждаю тебя серьезно .
Шлю тебе текст, произведенный Ахматовой-2. За время скрипт-процесса объект совсем не деформировался. Только сильное кровотечение: вагинальное и носовое. В накопительный анабиоз объект вошел соответственно.
Шлю тебе текст, произведенный Ахматовой-2. За время скрипт-процесса объект совсем не деформировался. Только сильное кровотечение: вагинальное и носовое. В накопительный анабиоз объект вошел соответственно. Если эта тварь проживет месяца четыре и накопит килограмма два голубого сала – это будет наш топ-директ и торжество ГЕНРОСМОБа.

Ахматова-2
Три ночи


I

Я молилась виадукам и погостам,
Растопила лед вечерних подворотен,
Забывала про печаль неосторожных,
Выходила на заросшую тропинку,
Да спешила на пожарище слепое,
Чтобы ветер не сорвал мои одежды,
Чтобы ворон не закапал черной кровью,
Чтобы девушки не проронили звука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16