Он был хорошим офицером. Вопрос: считают ли его
хорошим человеком никогда не волновал его. И... вероятно, не должен
волновать его сейчас. Он был половиной населения, притом вышестоящей. Ей
не с кем было его сравнивать, и, судя по всему, не будет. Он вздохнул
(почему?) и отвернулся от нее. Ему нечего было вспоминать о ней. Ему
придется начинать узнавать ее постепенно, начиная с этого момента, в то
время как она... ну, она знала, кто он такой. В его мире, человек привык
жить в тесном контакте с другими людьми - их было так много, повсюду. Но
потому что их было так много, всегда существовал выбор. Но сейчас...
Он повернулся к пульту, откинул стул и сел. Он угрюмо уставился на
слабое пятно звездной пыли, являвшейся галактикой - кто знал какой - и на
черноту, со всех сторон его окружавшую - и безнадежно дал задание
компьютеру определить расстояние до нее. Восемьсот световых лет или
девятьсот? Наверняка, что-то вроде этого. Шлюпка может разогнаться до
скорости в долю световой, большую долю, но все равно всего лишь долю, а
система жизнеобеспечения сможет продержать их живыми в течение минимум
двухсот, максимум - пятисот лет.
Конечно, шлюпка была оборудована на шестерых, но может ли система
жизнеобеспечения срабатывать повторно, так что они могли бы ожить и
использовать новую систему до того, как старая будет исчерпана? Будут ли
неиспользованные системы эффективны после столь длительного времени?
Он посмотрел через плечо. Его биохимик может иметь какой-то ответ. Но
сначала немного цифр.
Он уверенно отдал компьютеру команды, требуя дать расстояние до
ближайшей планетной системы. Сканируя галактическое облако с расстояния
восемьсот световых лет, компьютер может работать только в области
вероятности - проложить курс к точке в облаке, где могут вероятнее всего
находиться пригодные для жизни планеты, а пригодные для жизни планеты не
могут находиться нигде. Он установил компьютер на поиск, и отвернулся от
него. Наконец он сделал все, что мог, и ненавидел это, боялся. Теперь
ничего другого не оставалось, как взглянуть в лицо целому спектру проблем,
которые никогда его не волновали; относительно которых он никогда не
получал никаких указаний. Его готовили к тому, чтобы иметь дело с
проблемами, а не с людьми, не с отдельным человеком, и поэтому не с самим
собой. Он повернулся, чтобы столкнуться с этим, с нею, с собой. Она
плакала и спросила:
- Мы умрем, не так ли?
Все в ней, ее теле, волосах, глазах, молило об одном простом ответе,
отрицании и он не мог его ей дать. Он и не подумал о том, чтобы солгать
(это для тех, кто знает о людях больше, чем он), и ему не пришло в голову
прикоснуться к ней, что было бы очень кстати, потому что она могла бы
интерпретировать это по-своему. Он сказал:
- Полагаю, да, Дженифер, - и даже имя ее произнес неправильно.

- Доктор.
Непонятно откуда исходящий свет усилился и появился голубой человек.
- Я голоден, - сказал Кейз.
- В кресле, - ответил Доктор, - вы чувствуете себя лучше?
Кейз знал, что Доктор знает это благодаря большому количеству
приборов, и что предметом его вопроса является не его физическое
состояние. Но "лучше"?
Он ответил:
- После того, как корабль развалился, я спасся в спасательной шлюпке
с рядовой Джанет Дженосек, ксенобиохимиком.
Широкий мягкий подлокотник кресла раздвинулся и обнаружил теплую
соску. Но, подобно колесу и игле форма соски неподвластна векам. Он сильно
потянул за нее и глотнул. Содержимое было довольно безвкусным (но Кейз мог
понять это, вкусы действительно меняются, и вся поза его хозяина? - того,
кто захватил его в плен говорила о предложении, а не навязывании), но
удовлетворительным. Он посмотрел на соску и снова потянул. Затем сказал:
- Я не могу вспомнить, что произошло, после того, как мы поняли, что
нам нечего ждать помощи, что мы вне пределов досягаемости, что у нас нет
причин надеяться.
- Вы находились в "жилете" - вы называете его гробом. Что случилось
со шлюпкой?
- А она разбилась при посадке.
Доктор не комментировал, он ждал.
Кейз сказал:
- Я хочу сказать, я не могу вспомнить, что мы делали все эти дни, сто
и четыре их было... Он имел в виду, что хочет вспомнить их по порядку
каждый час и минуту, потому что теперь они были драгоценными, бесценными и
потому что теперь он не мог понять, почему они, за исключением некоторых
живых сцен, были в то время цепочкой серых-пресерых будней, которые надо
было прожить. Потому что он был с Джен, Джен. Она не стала ничем другим,
она была той, которую он видел в тот первый день, когда она плакала в
первый и последний раз, на которую смотрел, опустив бесполезные руки между
коленями, смотрел, как она плачет, пока она не перестала. Затем дни...
корабельное время говорило, что это были дни и ты можешь поспать какое-то
время, проверить пульт управления, занести данные в журнал, и затем тебе
больше ничего не остается делать, как общаться с другим человеком, а ты
просто не знаешь как.
И все это время, он подумал об этом с каким-то благоговейным страхом,
это была Джен. Так бывает, когда страдание и горе замыкаются на все:
маленькая цена за те сто и четыре дня, теперь, когда он знал, кто она. Кем
была.
- Я помню, - произнес Кейз почти улыбаясь, - как Джен начала спор со
мной о жизни, о том чтобы остаться живым, о ПОЧЕМУ. Почему мы ведем журнал
и проверяем пульт, делаем активные и пассивные упражнения и все такое
прочее - почему, если мы знаем, что умрем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18