- Чего-нибудь да останется. - Роман, наконец, нашел применение
спичкам, достал сигарету, прикурил.
Пришел Смирнов. Увидев его, опорожненный Спиридонов захотел есть:
- Пожрем, ребята, ведь и не завтракали по-настоящему!
- Георгия Сырцова дождемся. - Смирнов глянул на часы. - Он - паренек
аккуратный, минут через пять будет.
Ровно через пять минут прозвенел антикварный звонок.
Смирнов ввел Сырцова в кабинет и сразу же сказал:
- Сегодня ночью твоего клиента с набережной кончили профессионалы.
Подумай, Жора, хорошенько и скажи: ты будешь работать с нами?
- Здравствуйте, - Сырцов для начала решил поздороваться со
Спиридоновым и Казаряном. А, пожав им руки, ответил Смирнову: - Я
использовался втемную. Если все так и останется, то нет. Если же вы,
Александр Иванович, открываете все карты, то да.
- Не знаешь - свидетель, знаешь - соучастник, - к месту вспомнил
воровскую присказку Смирнов.
- Я хочу в соучастники, - твердо решил Сырцов.
- И еще один к нашему теремку прибился, - просто так, для счета,
констатировал Казарян, а Смирнов, как оглашенный начал считать:
- Я - мышка-норушка, я - лягушка-скакушка, я - зайчик... - и в
недоуменьи перебил себя: - А где зайчик? Я же ему велел к двенадцати
быть?!

29
Конференция кинотеоретиков, посвященная проникновению андерграунда в
современный русский кинематограф, вот-вот должна была начаться. Зайчик
Витька Кузьминский ждал теоретика Митьку Федорова, который должен бы уже
давно здесь быть - член оргкомитета, - но по неизвестной причине
отсутствовал. Непорядок и беспокойство.
...Столь долгое отсутствие знатока искусства Федорова было теперь
объяснимо, прощаемо и поощряемо: теоретик Митька, осторожно держа под
руку, вел по проходу к столику президиума знаменитого
литератора-эмигранта, который последние два года жил неизвестно где - то
ли в Париже, то ли в Москве и все знал про нашу жизнь, почему и позволял
себе постоянно - ежемесячно и еженедельно - просвещать и учить по радио,
по телевидению, с кафедр высоких собраний и в дружеских беседах только что
вылезших из пещер диких аборигенов, как им, диким аборигенам, не следует
жить. Его еще продолжали раболепно любить, но не столь страстно как по
началу: сомневающиеся вопросы стали задавать, а некоторые даже спорить, но
парижский миссионер старался не замечать шероховатостей, относил их к
плохой воспитанности аудитории, и продолжал заливаться курским соловьем на
предмет того, какие они, жители России, говно и неумехи. Согласно почти
официальному ныне российскому мазохизму слушатели пока еще терпели.
Сидевший прямо у прохода Кузьминский дернул за шлицу пиджака
шествовавшего мимо Федорова и бесцеремонно приказал:
- Усадишь фрайера и сразу же ко мне!
Митька оглянулся, глаза его округлились от ужаса, и от ужаса же он
ускорился, уже не ведя, а волоча гостя из дальнего зарубежья. Гость же,
наоборот, тормозился, стараясь гневным оком осмотреть того, кто обозвал
его фрайером. Но гремели аплодисменты, но улыбались ученые девицы, среди
которых изредка попадались и хорошенькие, но уже раскрывал объятия,
вставший из-за столика, жирный и бородатый ведущий критик...
Забыв про оскорбительного фрайера, парижский житель устроился между
ведущим бородатым критиком, и ведущим бородатым специалистом, за которым
сидел лысый продюсер. И оказалось, что мест за маленьким столиком больше
нет. Митька Федоров сделал вид, что все так и задумано: заговорщицки
подмигнул аудитории, сделал ей двумя ручками и - ничего не оставалось -
направился в обратный путь.
Кузьминский облапил его и грубо усадил рядом с собой. На протестующий
федоровский писк сурово заметил:
- Помолчи. Мешаешь проводить мероприятие.
Федоров послушно умолк. Перехватив инициативу у бородатого ведущего
критика, вещал бородатый ведущий сценарист:
- Сейчас сделает доклад (я бы назвал его скорее сообщением) по
объявленной теме кандидат искусствоведения... - сценарист затузил,
заглянул в бумажку и продолжил: - Мигунько Всеволод Святославович.
Надеюсь, он уложится в полчаса. А потом мы с удовольствием послушаем
нашего доброго парижского друга.
Сказав, сценарист захлопал в ладоши. Захлопал и натренированный
дисциплинированный зал. Воспользовавшись этим мелким шухером, Виктор
подхватил Федорова под руку и без особого труда выволок из зала, доволок
до одного из буфетов и усадил за столик. Полюбовавшись на добычу, спросил:
- Пить будешь, Митька? Угощаю.
- Это сладкое слово халява, - вспомнил Федоров. - Буду. Коньяк.
Терять ему было нечего: он боялся Кузьминского до того, что уже
ничего не боялся. Ни о чем не думая, ничего не ощущая, он сидел и смотрел,
как Кузьминский суетился у стойки. Кузьминский перед расходами не постоял:
не рюмашечками коньяк брал, а полторашками.
- Ну, отхлебнем по малости, - предложил Кузьминский, зная короткий
дых Федорова. Кузьминский споловинил, а Федоров с трудом взял треть.
Промыли горлышки водичкой, пожевали бутерброды.
- Зачем я тебе, Витя? - подкрепившись, жалобно спросил Федоров.
- А ты догадайся.
- Старое ворошить не будем? - с надеждой предположил Митька.
- Если оно не связано с новым.
- А что нового, Витек?
Кузьминский строго отреагировал на федоровскую развязность: погрозив
убедительным указательным пальцем, надавил мрачным голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98