Пристроился у одних, но там
платить надо.
- Где это - "у одних"?
- Не знаю. Правда, не знаю.
- Ты ему денег дал?
- Дал. Двести рублей.
- Откуда у тебя деньги?
- Мама ко дню рождения подарила. Мне тридцатого восемнадцать лет
исполнилось.
- Совершеннолетний ты теперь у нас. Значит, сажать тебя по всей
строгости можно.
- Вы все шутите. А мне жить как?!
- Так, чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы.
Так, чтобы мы тебя не сажали. Усек, Геннадий Иванюк?
Геннадий Иванюк усек.
Иванюк-то усек, а Виталий Горохов - нет. Смешно, но Стручок, как
большой, лег на дно. А то пусть его район ищет. Ведь трамвайный грабеж -
их дело.
- ...Лидия Сергеевна для верности по поводу самсоновского башмачка
целый научный симпозиум собирала. Его каблучок. Стоял под сосной Николай
Самсонов в тот вечер. С "вальтером" в руках. Так-то, - как бы не отвечая
на романовские вопросы, по сути дела до конца ответил на все Сергей
Ларионов.
- Считаешь, что надо рубить концы? - спросил Казарян, сам считая, что
так и надо делать.
- Делать больше нечего, - его словами обозначил ситуацию Ларионов.
- А что Санька думает?
- Нет его, - раздраженно ответил Ларионов. - Как ушел с утра, так и
нет. Его ищут все. Сам звонил, требовал на ковер. А его нет.
- Резюмируем: Колхозника - под суд, и закрываем дело. Так, Сергунька?
- Только так.
- Но где же все-таки Санек?

Рядом с дворовыми воротами, неподалеку от крюковской голубятни, с
довоенных еще времен (видимо, строители домов два "а", два "б" и два "в"
забыли) стоял чугунный локомобиль, вросший в землю своими железными
колесами по втулки. Площадка между локомобилем и голубятней была
утрамбована ногами трех дворовых поколений до мраморной твердости и
гладкости. Здесь танцевали всегда.
Добрый Костя Крюков разрешил, и шустрая юная смена подключила к его
проводке радиолу и двухсотсвечовую лампу. Музыка уже звучала, но еще не
танцевали: рано, только-только подползали сумерки. В их объявляющейся
серости вдоль акаций и молодых тополей Малокоптевского с гулом метались
ошалевшие майские жуки. За ними, стараясь сбить их содранными в ажиотаже
рубашками, носились не менее ошалевшие пацаны.
Здесь под небом чужим я, как гость нежеланный,
Слышу крик журавлей, улетающих вдаль...
- рвался с самодельной, из рентгеновской пленки сделанной пластинки
вольнолюбивый голос Лещенко. Вообще-то с репертуаром танцулек было худо.
Борясь с тлетворным западным влиянием, промышленность, выпускавшая
пластинки, внедрила в массы падекатр и краковяк, и поэтому массам
приходилось пользоваться довоенными Утесовым, Шульженко, Козиным и Эдди
Рознером.
Они сидели на округлой туше локомобиля, ощущая задами еле заметную
неровность чугунной поверхности. Они сидели на локомобиле и сверху
рассматривали отрочество и юность - свое прошлое. Алик, Лешка Без, Виллен
Приоров. Чтобы неунизительно помириться с Саней, всех собрал Алик.
Любовь нечаянно нагрянет,
Когда ее совсем не ждешь.
И каждый вечер сразу станет
Так удивительно хорош,
- раскрыл молодежи смысл происходящего Леонид Утесов, и танцы
начались. В основном шерочка с машерочкой, но иногда и храбрец лет
семнадцати попадался. Конечный продукт бифукаторства от соприкосновения с
существом иного пола впадал в ужас. Потея, он преодолевал его, на то он и
храбрец.
Нет, не на храбрецов надо было смотреть. Смотреть надо было на нежных
и трепетных дев, которых они последний раз видели лет пять назад
прыгающими через веревочку.
- Кадры растут, как грибы, - глубокомысленно и мрачно заметил Лешка
Без.
- А вон блондиночка в голубом, чья это? - спросил Виллен.
- Макаровых, - ответил всезнающий Алик.
- Гляди ты! - обрадовался Виллен. - Вроде недавно я на Ольгу глаз
клал, а теперь и соплячка Наташка на подходе! Передовое семейство.
Алик поднял руку, призывая к вниманию, и, точно поймав момент, три
взрослых обалдуя оглушительно запели вместе с Утесовым:
Сердце, тебе не хочется покоя.
Сердце, как хорошо на свете жить.
Сердце, как хорошо, что ты такое!
Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить.
Танцевавшие тотчас, как в игре "Замри!" застыли на месте,
ответственный за музоформление кинулся менять пластинку, а из голубятни на
рев явился Костя Крюков, строгавший там что-то по голубиному хозяйству.
- Завидно? - поинтересовался кто-то сверху. - Лезь к нам!
"В парке Чаир распускаются розы..." сладко понеслось с новой
пластинки. Костя молча вскарабкался на локомобиль, страстно потянулся,
зевнул, лязгнув стальными зубами, передернулся от озноба и, послушав
музыку, спросил:
- Хорошо?
- А то! - отвечал Лешка Без.
- Саню ждете? - спросил догадливый Константин.
- Его, - подтвердил Алик и вдруг обрадовался страшно: - Гля, еще
один!
Войдя во двор, остановился, в нерешительности осматриваясь, Ромка
Казарян.
- Кондехай, сюда, вертуха! - по-блатному заблажил Алик. Роман
обернулся на крик, направился к ним.
Ответственный врубил лампу под жестяным рефлектором, и танцующие
отделились от остального мира четким световым конусом. Роман влез на
локомобиль и спросил тонким голосом:
- Терем-теремок, кто в тереме живет?
- Я - мышка-тихушка, - признался Алик.
- Я - лягушка-мокрушка, - продолжил игру в воровские профессии
Виллен, но Костя Крюков раздраженно прервал эти игры:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69