Особенно запомнился один случай. Мы показывали волшебный фонарь, был вставлен диапозитив с Виндзорским дворцом, и я сказал ему, что это дом Виктории. «Сколько фатомов он в высоту?» — спросил король, и я онемел. Это говорил строитель, неустанный архитектор дворцов; хотя он и был собирателем, но ненужных сведений не собирал, все его вопросы имели цель. Главный интерес представляли для него этикет, правление, закон, полиция, деньги — вещи, жизненно важные для него как короля и отца своего народа. Моей задачей было не только сообщать новые сведения, но и уточнять старые. «Мой папа он говори мне» или «Белый человек он говори мне», — постоянно начинал король свои речи, — «Думаешь, он лгать?» Иногда я думал, что да. Однажды Тембинок поставил меня перед трудной задачей, над которой я долго ломал голову. Один капитан шхуны рассказал ему о капитане Куке, король очень заинтересовался этой историей и обратился за более полными сведениями не к словарю мистера Стивена, не к энциклопедии «Британника», а к Библии в версии для островов Гилберта (состоящей главным образом из Нового завета и псалмов). Искал он долго и тщательно; нашел Павла, Феста и Александра медника, но ни слова о Куке. Вывод, разумеется, был такой: этот исследователь был мифом. Вот так трудно, даже для столь одаренного человека, как Тембинок, понять идеи нового общества и культуры. Глава пятаяКОРОЛЬ И ПРОСТОЙ НАРОД На острове мы видели мало простых людей. Впервые мы встретились с ними у колодца, где они стирали белье, а мы брали воду для еды. Сочетание было несносным; имея влияние на тирана, мы обратились к нему, и он включил колодец в наше тапу. Это была одна из тех немногих любезностей, которые Тембинок делал явно неохотно, и можно представить, какими непопулярными она сделала чужеземцев. Мимо нас проходили в поле многие деревенские жители, но они описывали широкий круг возле нашего тапу и как будто отворачивались.Иногда мы сами ходили в деревню — странное место, напоминавшее каналами Голландию, высокими покатыми крышами, похожими в сумерках на храмы, — Восток, но в какой-нибудь дом нас приглашали редко: не предлагали ни гостеприимства, ни дружбы; и домашнюю жизнь мы видели только с одной стороны: прощанье с покойником, леденящую, мучительную сцену — вдова держала на коленях холодное синеватое тело мужа и то ела с ходившего по кругу блюда, то плакала и целовала бледные губы. («Боюсь, вы глубоко ощущаете это несчастье», — сказал шотландский священник. «Да, сэр, ощущаю! — ответила вдова. — Я всю ночь плакала, сейчас немного поем и опять буду плакать».) В наших прогулках я всегда считал, что островитяне нас избегают, возможно, из неприязни, возможно, по приказу; и тех, кого мы встречали, обычно захватывали врасплох. Поверхность острова разнообразится пальмовыми рощами, зарослями и романтическими лесистыми долинами фута четыре в глубину, остатками плантаций таро, и вот тут можно наткнуться на людей, отдыхающих или прячущихся от работы. На расстоянии пистолетного выстрела от нашего города среди густых зарослей есть пруд, островные девушки ходили туда купаться и несколько раз были потревожены нашим появлением. Не для них светлые, прохладные реки Таити или Уполу, не для них плесканье и смех в сумерках с веселыми друзьями и подругами, им приходится красться сюда поодиночке, сидеть на корточках в месте, похожем на коровью лужу, и мыться (если это можно назвать мытьем) в теплой, коричневой, как их кожа, грязи. Мне приходят на память другие, более редкие встречи. Меня несколько раз привлекали нежные голоса в кустах, приятные, как музыка флейты, со спокойными интонациями. Воображение рисовало красивую сказку, я раздвинул листья — и на тебе! — вместо ожидаемых дриад там курили, сидя на корточках, две чрезмерно располневшие дамы в неизящных риди. Красота голосов и глаз — вот и все, что осталось расплывшимся дамам, но голоса были поистине необыкновенные. Странно, что я никогда не слышал более приятного звука речи, хотя островной диалект отличался резкими, неприятными, странными вокабулами, даже сам Тембинок заявил, что этот язык его утомляет, и признался, что находит отдых, говоря по-английски.О положении народа, которого почти не видел, я могу лишь догадываться. Сам король объясняет его хитро. «Нет, я им не плачу, — сказал он однажды. — Я даю им табак. Они работают на меня совсем как братья». Правда, на Адене был некогда брат! Но мы предпочитаем употреблять другое слово. Они обладают всеми чертами рабов: детским легкомыслием, неисправимой ленью, равнодушным смирением. Наглость повара была его личной чертой; легкомыслие — нет, он делил его с наивным дядюшкой Паркером. С одинаковой беззаботностью оба резвились под сенью виселицы и позволяли себе вольности со смертью, которые могли бы удавить нерадивого ученого, изучавшего природу. Я писал о Паркере, что он вел себя как десятилетний мальчишка: кем еще мог быть этот шестидесятилетний раб? Он провел все свои годы в школе, его кормили, одевали, за него думали, им командовали; он свыкся со страхом наказания и заигрывал с ним. Гнать страхом людей можно долго, но не далеко. Здесь, на Апемаме, они работают под постоянной угрозой мгновенной гибели и погружены в какую-то летаргию лени. Обычное дело видеть человека, идущего без пояса в поле, поэтому он идет, прижимая локти к корпусу, будто связанная птица, и что бы он ни делал правой рукой, левая должна поддерживать одежду. Обычное дело видеть, как двое мужчин несут на шесте одно ведро воды. Вполне можно откусывать от вишни дважды, делать две ноши из солдатского ранца, но пройти с ними полфурлонга — это уж слишком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100