Время было скандальное - воскресенье,
восемь утра. Или, может быть, объявился блудный сын? Непохоже. У него
неприятно и сильно заныло в груди. Полчаса назад он звонил Анпилогову. К
счастью, Геннадий уже проснулся. Некоторое время причмокивал в трубке,
туго соображая, а потом, вдруг опомнившись, сформулировал приговор:
"Старик совсем спятил. Это у него - возрастное. Ничего не бойся и держись
нагляком. Как известно, он при этом теряется". Совет был мудрый. Но не
очень. Поэтому Игнациус на всякий случай отмалчивался. Делал вид, что
спросонья не понимает. Впрочем, так оно на самом деле и было. Мгновенно,
дохнув летней мятой, возник крепкий чай, в меру горячий и в меру густой, с
аккуратными твердыми дольками желтеющего лимона. Совершенно ненужный был
чай.
- Я еще вчера говорил Маре: хорошо бы Саша нас навестил, побеседовали
бы с ним, посмеялись... Кладите песок, Саша. А почему так мало? Кладите
больше!
- Я пью без сахара, - нервно сказал Игнациус.
- Да вы не стесняйтесь! - бурлил Созоев. - Еще одну ложечку, прошу
вас! Ну - еще одну... Уже четыре? Зачем их считать? Сколько надо, столько
и кладите! Мара, Мара, а где давешнее печенье?
Марьяна так же злобно потыкала Игнациусу в плечо мелкой хрустальной
вазочкой. Он взял сразу шесть песочных розеток, чтобы наверняка
отвязаться. Все-таки ему было чрезвычайно не по себе.
Осчастливленный визитом Созоев дул в чашку.
- Как ваши дела, Саша?
- Вроде бы неплохо, - сказал Игнациус.
- Как здоровье?
- Дня три еще проживу.
- Как ребенок?
- Ребенок - парализованный.
- А жена?
- Утверждают, что - делириум тременс.
- Хе-хе-хе... Вы все шутите, Саша...
Но Игнациус отнюдь не шутил. Зима в тот год выдалась голая и сухая,
какие бывают раз в десятилетие. Очень рано ударили морозы, стиснув небо
светлеющей синевой. Почернела сырая листва в садах. Остекленели реки.
Ночью свистал ветер по мерзлым щелям и царапала камень редкая крупяная
пороша. В конце ноября пропал Грун. Он никого не предупредил и не оставил
записки. Просто исчез, без следа растворившись в толчее четырехмиллионного
муравейника. Это была катастрофа. Потому что защита его была назначена на
январь. Все уже было готово. И документы оформлены. Жека дважды, как
цуцик, мотался к нему домой. Выяснилось, что Грун переехал, и новые жильцы
не знают - куда. Там был сложный многоступенчатый жуткий обмен. Больше его
никто не видел. Через две недели по почте пришло заявление об увольнении.
Администрация взвыла. У Созоева был сердечный приступ. На кафедре
многозначительно переглядывались. Игнациус, как больной, равнодушно и вяло
бродил по ободранным коридорам, натыкался на шумных студентов, отвечал
невпопад, неумело закуривал чужие вонючие сигареты, - все валилось из рук:
в узких стиснутых приборами кабинетах, в невозможных курилках и в моечных
закутках под усмешки, под звяканье скальпелей - решалась его судьба. В
декабре начались снегопады и роскошной жаркой периной укутали дворовую
наготу. Будто гейзеры, вспучились яркие сугробы. Побелевшие улицы
воспрянули чистотой. Что-то изменилось в мире, сдвинулось на волос. Смущая
слабые души, прошел ученый совет. Игнациуса сдержанно поздравляли и жали
руку. Рогощук - улыбался. Мамакан - благосклонно кивал. Обнаружились силы,
зовущие в сладкую пустоту. Между тем морозы слабели. Очищалось к полудню
громадное солнце, и загорался над крышами огненный рыжий туман. Вдруг
затенькали тоненькие сосульки. Жизнь была удивительна.
- Андрей Борисович, - напрямик сказал Игнациус. - Вы меня срочно
вызвали час назад. Я же не мальчик. И давайте не будем обходиться
намеками.
Созоев замигал, как пулемет.
- Я?!. Вас?!. Вызвал?!. Не может быть!!. - Обернулся к Марьяне,
которая хищно сощурилась и повела крючковатым носом. - Марочка, принеси
нам... м-м-м... что-нибудь. - А когда Марьяна, буркнув в усатую губу,
недовольно вышла, привалился к столу, насколько позволял полный живот. -
Никогда не посвящайте жену в свои дела, Саша. Никогда, никогда, никогда! -
И откинулся очень довольный собою. - Значит, я вас вызывал? Интересно. А
вы, Саша, не знаете, зачем я вас вызывал?
Игнациус сломал ноготь о подлокотник.
- Чтобы исполнить "Гоп со смыком". По-видимому. На два голоса.
Ему страшно хотелось запустить печеньем в мягкое улыбчивое пухлощекое
лицо напротив. А потом взять что-нибудь потяжелее, типа лома, и вдребезги
сокрушить лаковые дверцы шкафов, за которыми прятались журналы прошлого
века, смести торжественные картины со стен, порвать фотографии,
перевернуть стол и на мелкие кусочки раздробить рогатую малахитовую чашу в
углу.
- Правильно! - воскликнул Созоев, избегая смотреть ему в глаза,
белотелым мизинцем вылавливая из чашки чаинку. - Отлично, что вы
вспомнили, Саша. А у вас, Саша, талант - я давно замечаю...
Три морщины перечеркнули его гладкий лоб.
- Андрей Борисович, - подавив раздражение, сказал Игнациус. - Ведь мы
заранее обо всем условились. Ну, давайте выбросим эту диссертацию к
чертовой матери. Ну, давайте выбросим и навсегда забудем ее.
Он готов был немедленно сделать это.
- Превосходное исследование, - по инерции протянул Созоев. И вдруг
поднял совиные толстые круглые веки, покрытые желтизной. И глаза его
как-то тревожно блеснули. - Понимаете, Саша, вчера вечером я получил
письмо...
Игнациус вздрогнул.
Стояли жесткие ветреные пустые дни. Окна зарастали ледяной коркой.
1 2 3 4 5 6