Очень приятно познакомиться.
Хаусмен. Он из Британского музея .
Поллард (Чемберлену). Но не экспонат, я работаю в библиотеке.
Хаусмен. Экспонат-экспонат… (Поправляет воротничок и галстук на Полларде.) Вот, смотри. Так-то. У нас пикник.
Поллард. А, акриды и мед.
Хаусмен. Мы втроем часто спускались на лодке в Аид, на пикник, – где Мо?
Поллард. Это было всего один раз.
Хаусмен. Мы были неразлучны в Сент-Джоне…
Чемберлен. Аид?…
Хаусмен. Ах да! Чемберлен ведь специалист по Крестителю, известному мифологическому герою.
Поллард. Вот как?
Чемберлен. Он угодил на обертку для бисквитов. Я знаю, в это непросто поверить, но у нас, в Реестре торговых марок, предубеждений нет.
Хаусмен. Вот и он – victor ludorum
Джексон присоединяется к ним.
Поллард. Ave Ligurine .
Хаусмен. Молодчина, Мо!
Чемберлен. Браво! Какое у вас время?
Джексон. Ох, я не знаю, это всего лишь забег, не подымайте шума. Наверное, пятьдесят четыре. Приветствую, Поллард. (Принимает бутылку пива от Хаусмена.) Спасибо. Это по-спортивному. И сэндвичи!
Чемберлен (предлагая сэндвичи). Дань старости – красоте.
Джексон (отказывается). Сперва переоденусь. (Полларду.) Принес «Пинк уан»? Настоящий друг. (Берет газету.) Как там австралийцы ?
Поллард. Где?
Джексон Ну, право слово, Поллард! (Смеясь, уходит с пивом и газетой.)
Поллард. В сегодняшней газете все о белых рабах. Очевидно, мы держим первое место в мире по экспорту молодых женщин в Бельгию.
Чемберлен. Пресса отвратительно раздувает этот скандал.
Роллард. Задувает?
Чемберлен. Не задувает. Раздувает.
Поллард. О!
Поллард и Хаусмен встречаются взглядами и улыбаются одной и той же мысли.
Чемберлен (после паузы). М-да, верно, так и не догадаешься.
Хаусмен. Догадываться не о чем. Прежде чем начали печатать книги, зачастую один человек диктовал двум или трем переписчикам…
Поллард. Затем, сотни лет спустя, в одном месте обнаруживался манускрипт, где значилось «раздували», а в другом месте – второй манускрипт, где было написано «задували», только, естественно, на латыни. А люди вроде Хаусмена теперь спорят, что же автор в самом деле написал. Здесь, в журнале, есть что-то твое?
Чемберлен. Для чего?
Хаусмен. Нет.
Поллард. А потом и копии перебеляли, и теперь вдосталь можно спорить, которая из них возникла раньше и у кого из писцов были вредные привычки, – развлечению нет предела.
Чемберлен. Но как определить правильное слово, если они оба подходят по смыслу?
Хаусмен. Одно из них всегда будет подходить лучше, если проникнуть в разум писателя без предубеждений.
Поллард. А потом ты напечатаешь в статье, что на деле это было «обдувать».
Чемберлен. Для чего?
Поллард. Для чего? Чтобы другие могли написать статьи о том, что там написано «подавать» или «радовать».
Чемберлен. Бросили бы монетку. Я бы так и сделал.
Поллард. Еще один недурной метод. Я дурачусь, Хаусмен, перестань дуться.
Чемберлен (встает). Мне пора, извинитесь за меня перед Джексоном. У меня встреча в Вест-Энде, в пять.
Поллард. Поездов еще много.
Чемберлен. Я приехал на велосипеде.
Поллард. Боже!
Чемберлен. Было приятно с вами познакомиться.
Поллард. Взаимно. Что ж, не заставляйте даму ждать!
Чемберлен. О, вы разгадали мою тайну. Спасибо, Хаусмен. Увидимся в понедельник.
Хаусмен. Жаль, что тебе нужно уходить. Спасибо.
Чемберлен. Ну, этого бы я не пропустил.
Поллард. И я тоже.
Чемберлен. Но вы-то как раз опоздали.
Поллард. Ах, вы о забеге.
Чемберлен уходит.
Хаусмен. Нет нужды говорить о нем Джексону – расстроится. Почему ты назвал его Лигурином?
Поллард. Разве он не Лигурин? Разве не так же бежит по Марсову полю? (Достает из кармана двадцать рукописных страниц.) Спасибо за статью .
Хаусмен. Что ты думаешь?
Поллард. Ты ведь не ожидаешь, что я смогу судить об этом. Я не изучал Проперция.
Хаусмен. Но ты читал его.
Поллард. Читал несколько элегий на третьем году, но, на мой вкус, Проперций слишком шероховат.
Хаусмен. Да, на мой тоже.
Поллард. Но…
Хаусмен. Чтобы стать ученым, тебе в первую очередь нужно усвоить, что наука не имеет ничего общего со вкусом; говорю тебе это как чиновник высшего разряда на патентной службе Ее Величества. Проперций показался мне садом, садом запущенным, не особенно интересным, но – какие перспективы! – он просто умолял, чтобы в нем навели порядок. Всякие простофили считали, что они уже справились с работой… повалили деревья, чтобы рассадить свои одуванчики. На сегодня я исправил вульгату в двухстах местах.
Поллард смеется.
Правда, исправил.
Поллард. Я верю.
Хаусмен. Что же тебя смущает?
Поллард. Знаешь, тон твоих замечаний – от него просто дух замирает. Пока я читаю твою статью, это не страшно, потому что я знаю, старина, какой ты мягкий и славный, но ведь между учеными не принято такое обхождение?
Хаусмен (с легкостью). А! Бентли и Скалигер были куда грубее.
Поллард. Но они жили сотни лет назад, а ты пока еще не Бентли. Кто такой этот Постгейт ?
Хаусмен. Хороший человек, один из лучших молодых критиков Проперция…
Поллард. Как?! (Ищет на последней странице.)
Хаусмен…он – профессор в Лондонском университетском колледже.
Поллард (зачитывает), «…лишает смысла всю элегию от начала до конца…»
Хаусмен. Но так и есть. Этими его voces в тридцать третьей строке впору детей пугать.
Поллард. «…впрочем, мне представляется, что эти соображения к настоящему моменту уже пришли на ум мистеру Постгейту или были подсказаны ему одним из друзей…» Как это неуважительно!
Xаусмен. Ты намекаешь, что я всего лишь клерк в Бюро патентов?
Поллард (горячо). Нет! Я не это говорил!
Xаусмен. Извини. Давай не будем ссориться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27