Если он вздумает артачиться, окрестите его, полностью обмакнув в горячую мыльную воду. Пойдемте, Джейн.
Мун вытер кровь с ноги и закачался в своем полотенце. Джейн погладила его по голове, и он увидел, что лорд Малквист и генерал ушли.
– Джейн… не уходи. Оставим их.
– Выше нос, дорогой, не хандри. Я скоро вернусь.
– Тогда почему я не могу поехать?
– Дорогой, ты что, ревнуешь?
– Да, – признался Мун.
– Дорогой, но это же прелестно.
Она поцеловала его в голову.
– Я действительно люблю тебя, Джейн. Это так ужасно.
– Знаю, дорогой, знаю.
– Останься… Я буду с тобою нежен.
– Не сейчас, дорогой. Еще рано. Скоро.
– Обещаешь?
– Обещаю. И, дорогой?…
– Да? – сказал Мун.
– Ты не сделаешь для меня кое-что? – Она прильнула к нему, источая аромат и тепло.
– Джейн, я сделаю для тебя все что угодно.
– Упакуй Мари.
– Упаковать ее? – осторожно спросил Мун.
– Избавься от нее. До моего возвращения, хорошо, дорогой? Меня все это так нервирует. Ее ведь здесь не будет, когда я вернусь, а?
Мун обнял себя и дернулся телом, изображая поклон.
– Ты милашка, ты такой славный.
Ароматное тепло отльнуло от него.
– Джейн… а что это за работа моделью, уроки французского и прочее – я ничего об этом не знаю.
– Ну так ты же весь день в библиотеке, так?… Тебя никогда здесь нет… Мари навещало много друзей, и я никогда не интересовалась, чем она занимается в свободное время.
– Тут звонил один человек, – сказал Мун. – Похоже, он думал, что ты… Джейн, ты ведь не знаешь французского?
– Дорогой, не будь таким занудой. Я ничего не делала, ты же меня знаешь. Только смотрела.
Она поцеловала его еще раз и вышла. Мун сидел совсем неподвижно и смотрел, как из раны течет кровь. Он попытался зализать ее, но не дотянулся. Он услышал, как хлопнула передняя дверь, а вскоре за этим заскрипела и покатила вдоль конюшен карета.
Когда все стихло, Мун поднялся и разыскал чистый носовой платок. Он отнес его в ванную, намочил под краном и перевязал им ногу. Стены ванной запотели, но теперь в поверхностях не было жизни, которая могла его тронуть. Пена съежилась в пленку пузырьков на мертвой воде. Он вышел и прохромал в комнату Мари. Там было темно, он безрезультатно пощелкал выключателем у двери вверх-вниз. Мун медленно двинулся вперед и упал на постель, на которой и лежал, пока тьма не побледнела достаточно, чтобы он смог разглядеть рядом с собой лампу. Он включил ее и сел.
Он не был в этой комнате с тех пор, как Мари в нее въехала. Он знал ее немного как комнату для служанок, которая в разное время принадлежала разным девушкам, ни одна из которых ничего для него не значила. Их звали Кристина, Мейбл и Джоан, а до них были другие. Тем не менее комната Мари его очаровала. Она была не слишком прибрана, но неприбранность ее украшала – повсюду были разбросаны цветастые пятна: розовые и голубые лоскуты нейлона, две голубые туфли и одна белая на постели, повсюду книжки в кричащих обложках, через кресло переброшен алый шелковый шнур, разнообразная одежда наполовину в ящиках и шкафах, наполовину наружу. Сачок с бамбуковой ручкой и белая меховая тапка неудачно соседствовали на туалетном столике посреди разноцветных бутылочек. Мун взял тапку и потер мехом лицо. Мех перепачкался кровью, и он тут же расплакался.
Он посмотрел на себя в зеркало, и его жалость к своему образу отразилась назад к нему, но не утешила. Когда он наклонился к закрывающимся зеркальным створкам, то заметил отражение своего отражения, и его отражение, и его и увидел себя множащимся и убывающим между зеркалами, тогда как сам он в ужасе замер точно в центре линии, которая протянулась до краев плоской земли. Он закрыл глаза, выпрямился и рухнул на табурет. Он вернулся в спальню.
Так ничего и не решив, он взял бомбу, осмотрелся и похромал с ней вниз, опираясь на здоровую ногу. В гостиной генерал склонился над Мари, приставив к глазу камеру. Ноги Мари были оголены, и Мун сообразил, что генерал поправил ей одежду. Комнату на мгновение озарила вспышка, генерал выпрямился, увидел Муна и весело ему кивнул. Мун прохромал к шкафчику в углу, взял одну из бутылок за горлышко и похромал обратно к генералу, который наблюдал за ним все с тем же жадным любопытством. Мун ударил его по голове бутылкой и продолжал бить, пока бутылка не разбилась. Она разлетелась яростно, как стекло, дрожащее в окне поезда, но это не помогло. По пути из комнаты он переступил через Воскресшего Христа, который лежал, будто сраженный на поле боя, все еще сжимая бокал в вытянутой руке.
Мун прошел в кухню, выключил свет и снова включил его. Зажег все конфорки на плите и открыл все краны. Колонка ухнула, содрогнулась и сбавила громкость до тихого рева газовых рожков. Ее шум и сила, как обычно, стиснули нервы Муна, но они не взорвались, как обычно. Обойдя дом и включив весь свет, воду, электричество и газ, он вернулся в гостиную и включил радио и проигрыватель.
Он слышал, как по всему дому хлещет вода, колонка рокочет на грани извержения, а музыка раскатывается и бьется на свету. Он чувствовал давящую на заклепки пульсацию всех электростанций, начинающих светиться и биться, как сердце, сжимая материю в энергию, которая тут же находила выход, прокачиваясь через тело мира, который был бесконечной перестановкой тел, заключенных в восьмиугольнике зеркал. Он попытался мысленно освободиться от всего остального, но барьеры сносили друг друга; ключ к равенству между ним и миром находился теперь за пределами разума, а утешение – за пределами ритуала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51