Нужен только топор.
Герцен. И что потом?
Чернышевский. Посмотрим. Сначала социальная революция, потом политическая. Порядок будем устанавливать на сытый желудок.
Герцен. Дело не в желудке, а в голове. Порядок? Стаи волков будут свободно хозяйничать на улицах Саратова! Кто будет устанавливать порядок? Ах да, разумеется – вы будете! Революционная аристократия. Потому что крестьянам нельзя доверять, они слишком темны, слишком беспомощны, слишком пьяны. Они такие и есть – это правда… А что, если они вас не захотят? Что, если они захотят жить как все остальные – либо съесть самим, либо быть съеденными. Вы будете их принуждать ради их собственного блага? Вам потребуются помощники. Может быть, придется завести собственную полицию. Чернышевский! Неужели мы освобождаем народ от ига, чтобы установить диктатуру интеллектуалов? Только до тех пор, пока враг не ликвидирован, разумеется! Это слова Прудона, хорошие слова. В Париже я видел достаточно крови в канавах – этого мне на всю жизнь хватит. Прогресс мирными средствами – я буду продолжать болтать об этом до последнего вздоха.
Чернышевский. Хорошо. Все ясно. Я сказал Добролюбову, что единственный выход – поговорить с вами с глазу на глаз, только так мы узнаем, почему «Колокол» – наш священный «Колокол», единственный свободный голос на русском языке – отказывается призывать к восстанию.
Герцен. Это было бы на руку помещикам – это подтолкнуло бы либералов в лагерь консерваторов.
Чернышевский. О да, «very dangerous». Ваши статьи ведут не к прогрессу – а в прямо противоположную сторону. Чем больше система будет улучшаться, тем дольше она протянет.
Входит Огарев.
«Колокол» – это топтание на месте. В чем ваша программа?
Огарев. Отмена крепостного права сверху или снизу, но только не снизу. Очевидно, я не пропустил ничего важного. Вы Чернышевский… Огарев. В Англии… В Англии мы делаем «le shake-hand».
Чернышевский (пожимая руку). Рад познакомиться.
Огарев. Я тоже. Простите… (Смотрит на Герцена.) Навещал больного друга. Вы давно ждете?
Чернышевский. Совсем нет. Я заблудился.
Огарев. А полицейского почему не спросили?
Чернышевский. Полицейского?
Огарев. Нужно было спросить. Они называют вас «сэр» и, кажется, являются тут видом общественных услуг. Они помогают тем, кто заблудился. Им выдают карты и географические справочники. Часто видишь их по двое, так что им есть с кем проконсультироваться. Они на каждом углу. По ночам они носят с собой фонари, чтобы можно было разглядеть карту. Каждый русский, приезжающий сюда, видит всех этих полицейских и, естественно, начинает нервничать. Проходят недели, прежде чем он начинает понимать, что их назначение – подсказывать прохожим, как и куда пройти. Я только что был в Патни, и мне пришлось спросить полицейского, как пройти в ближайшую аптеку. (Герцену.) Мэри больна. Пришлось ее привести с собой.
Герцен. Привести с собой?…
Огарев. Я не мог ее оставить одну с Генри. (Чернышевскому.) Сколько вы пробудете?
Чернышевский. В Англии? Я завтра уезжаю.
Огарев. Но вы ведь только приехали. Лондон заслуживает большего. Каждую ночь ста тысячам людей негде спать, кроме как на улице, и каждое утро определенная часть из них мертва. Они умирают от голода рядом с гостиницами, где нельзя пообедать меньше чем за два фунта. Полицейские, о которых я вам рассказывал, отвечают за уборку тел. В этом еще одна их функция. Но в то же самое время, если вы не умерли, полицейский не может вас забрать. Если он думает, что вы преступник, он может взять вас под стражу, но в течение двух дней он должен в открытом суде представить причину вашего задержания, а в противном случае выпустить вас – возможно, чтобы вы свободно могли умереть от голода. При всех здешних свободах нет нищего во Франции или России, который нуждался бы так же отчаянно, как лондонский нищий. Но ни в какой России или Франции свободы нищего не защищены так, как в Лондоне. Что здесь происходит? Неужели свобода и бедность неразлучны или это просто английское чувство юмора? И это свобода не только в полицейском смысле. Вы нигде не увидите столько чудаков. Здесь чтут человеческую природу во всех ее проявлениях, а мы не замечаем того, что нас окружает, и собираемся в этом саду или за столом в доме, бесконечно обсуждая насущный русский вопрос: освобождение крепостных с землей или без земли? А не то, что есть лучшее общественное устройство для всех и повсюду?
Герцен. Так не бывает – «для всех и повсюду». России – сейчас – нужен общинный социализм.
Чернышевский. Нет, общинный социализм, где у каждой семьи свой участок земли, не приведет к цели. Нужен коммунистический социализм, где каждый разделяет труд и его плоды…
Герцен (сердито). Нет! Нет! Мы не для того прошли весь этот путь, чтобы прийти к утопии муравейника.
Входит Натали, толкая перед собой коляску Лизы.
Натали. Ты что сердишься? (Подталкивает коляску ближе и садится на стул.)
Чернышевский вежливо встает при ее появлении.
Огарев (обращаясь к Натали). Ты уже?… Это только на время, пока…
Натали (вдруг). Александр! У нас, у тебя гость!
Герцен. Что? Это Чернышевский! Ты ему приносила стакан воды.
Натали (смеется). Он думает, что я идиотка. Вам что, кроме стакана воды, ничего не предложили? Право, мне неловко.
Чернышевский. Это все, чего я хотел на самом деле.
Натали (Герцену). Я имела в виду госпожу Сетерленд.
Герцен. Кого?… А…
Натали (Чернышевскому). Одна из Сетерлендов, знаете, из Патни.
Чернышевский. В самом деле?
Огарев (обращаясь к Натали). Ты ведь не против, нет?
Натали. Это дом Александра, мой дорогой, а не наш. (Герцену.) Разве тебе не следует пойти и… Ник ее уже поселил, в желтую комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72