Герцен возвращается в свое кресло, отставленное несколько в сторону от стола с чаем. За столом все ввосьмером – Лиза отсутствует – начинают разговор…
Саша (Бакунину). Двадцать франков? На самом деле меня мало интересует политика, я преподаю физиологию.
Натали (Огареву). Тата написала ее чудесный портрет – так Саша с ней и познакомился.
Огарев. Ты по-прежнему занимаешься живописью?
Тата. Нет. У меня не было особых способностей.
Натали. Глупости. (Герцену.) Что же ты, Александр…
Бакунин. Семь уровней человеческого счастья! Первый – умереть, сражаясь за свободу; второй – любовь и дружба; третий – искусство и наука; четвертый – сигары; пятый, шестой, седьмой – вино, еда, сон.
Аплодисменты и возражения.
Огарев. Первый – любовь и дружба…
Мальвида. Первый – поднять человека на тот уровень, на который он способен!
Натали. Александр…
Тата. Оставь его. Он плохо спал ночью.
Натали. А кто хорошо спал? Где Лиза? У меня голова болит.
Мальвида (обращаясь к Натали). Я свято верю во фланель.
Герцен спит.
Ему снятся Тургенев и Маркс. Прогуливаясь, они появляются в поле зрения неправдоподобной парой.
Герцен. Маркс!
Они не обращают на него внимания.
Тургенев. Добролюбов однажды написал в «Современнике», что я модный романист, который путешествует в свите одной певички и организует ей овации в провинциальных театрах за границей… После этого остается переехать жить на Сандвичевы острова. Как вы думаете, Маркс?
Маркс. Сандвичевы острова? Так же, как и Россия, и по той же причине Сандвичевы острова к делу не относятся. Как класс, который борется за свою судьбу с угнетающим его классом, пролетариат Сандвичевых островов пока не сформировался. Я бы не советовал – пропустите все веселье. Но мой диалектический материализм еще и до Сандвичевых островов доберется. Мы, может быть, не доживем до этого, но когда катаклизм случится, это будет великолепно… Индустриализация непрерывно расширяется, чтобы насытить рынок самоварами, каноэ, матрешками, которые вкладываются одна в другую… Рабочий все более и более будет отдаляться от результатов своего труда до тех пор, пока Капитал и Труд не сойдутся в смертельном противоречии. Затем наступит последняя титаническая схватка. Финальный поворот великого колеса прогресса, которое должно раздавить поколения трудящихся масс ради конечной победы. Тогда наконец единство и смысл исторического процесса станут ясны даже последнему островитянину и последнему мужику. Разбитые жизни и ничтожные смерти миллионов будут осознаны как часть высшей реальности, высшей морали, которым бессмысленно сопротивляться. Мне видится красная от крови Нева, освещенная языками пламени, и кокосовые пальмы, на которых болтаются трупы по всей сияющей дороге от Кронштадта до Невского проспекта…
Герцен (Марксу). На этой картине что-то не так. Кто этот диалектический Рыжий Кот, с его ненасытной жаждой человеческих жертвоприношений? Этот Молох, который обещает, что все после нашей смерти будет прекрасно? История не знает цели! У нее нет либретто. Каждую минуту она стучится в тысячи ворот, и привратником тут служит случай. Нужны ум и смелость, чтобы пройти свой путь, пока этот путь переделывает нас, и нет другого утешения, кроме зарницы личного счастья… но если ничто не предопределено, то, значит, все возможно – и именно в этом наше человеческое достоинство.
Маркс и Тургенев не обращают на него внимания и, прогуливаясь, удаляются.
Герцен наполовину сползает с кресла. Огарев это видит и подходит к нему.
(Проснувшись.) Ничего, ничего… Идея не погибнет. То, что обронили мы, поднимут те, кто идет за нами. Я слышу их детские голоса там, на Воробьевых горах.
Огарев (смеется). «Отомстить за декабристов». И что мы теперь им скажем?
Герцен. Надо двигаться дальше, и знать, что на другом берегу не будет земли обетованной, и все равно двигаться дальше. Раскрывать людям глаза, а не вырывать их. Взять с собой все лучшее. Люди не простят, если будущий хранитель разбитой скульптуры, ободранной стены, оскверненной могилы скажет проходящему мимо: «Да, да, все это было разрушено революцией». Разрушители напяливают нигилизм, словно кокарду. Они разрушают и думают, что они радикалы. А на самом деле они – разочаровавшиеся консерваторы, обманутые древней мечтой о совершенном обществе, где возможна квадратура круга, где конфликт упразднен по определению. Но такой страны нет, потому она и зовется утопией. Так что пока мы не перестанем убивать на пути к ней, мы никогда не повзрослеем. Смысл не в том, чтобы преодолеть несовершенство данной нам реальности. Смысл в том, как мы живем в своем времени. Другого у нас нет.
Бакунин (закуривая сигарету). Ну вот, счастливая минута.
Натали. Будет гроза.
Входит Лиза с оборванной веревкой.
Лиза (показывая веревку). Смотри, порвалась!
Герцен. Ты не поцелуешь меня?
Лиза. Да. (Целует его по-мальчишески.)
Зарницы. Веселые испуганные возгласы… Затем гром и новые возгласы… И быстрое затемнение.
Конец


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72