Кандид обернулся. Из травы
поднялся старец, погрозил узловатым пальцем и сказал:
- В Город, значит, нацелились. Интересно затеяли, да только до Города
никто еще живым не доходил, да и нельзя. Хоть у тебя голова и
переставленная, а это ты понимать должен...
Кандид свернул направо и пошел по улице. Старец, путаясь в траве,
некоторое время плелся следом, бормотал: "Если нельзя, то всегда в
каком-нибудь смысле нельзя, в том или ином... Например, нельзя без
старосты или без собрания, а со старостой или с собранием, наоборот,
можно, но опять же не в любом смысле..." Кандид шел быстро, насколько
позволяла томная влажная жара, и старец понемногу отстал.
На деревенской площади Кандид увидел Слухача. Слухач, пошатываясь и
заплетая кривые ноги, ходил кругами, расплескивая пригоршнями коричневый
травобой из огромного горшка, подвешенного на животе. Трава позади него
дымилась и жухла на глазах. Слухача надо было миновать, и Кандид попытался
его миновать, но Слухач так ловко изменил траекторию, что столкнулся с
Кандидом носом к носу.
- А-а, Молчун! - радостно закричал он, поспешно снимая с шеи ремень и
ставя горшок на земля. - Куда идешь, Молчун? Домой, надо думать, идешь, к
Наве, дело молодое, а не знаешь ты, Молчун, что Навы твоей дома нету, Нава
твоя на поле, вот этими глазами видел, как Нава на поле пошла, хочешь
теперь верь, хочешь не верь... Может, конечно, и не на поле, дело молодое,
да только пошла твоя Нава, Молчун, по во-он тому переулку, а по тому
переулку, кроме как на поле, никуда не выйдешь, да и куда ей,
спрашивается, идти, твоей Наве? Тебя, Молчуна, может, разве, искать...
Кандид снова попытался его обойти и снова каким-то образом оказался с
ним носом к носу.
- Да и не ходи ты за ней на поле, Молчун, - продолжал Слухач
убедительно. - Зачем тебе за нею ходить, когда я вот сейчас траву побью и
всех сюда созову: землемер тут приходил и сказал, что ему староста велел,
чтобы он мне сказал траву на площади побить, потому что скоро будет тут
собрание, на площади. А как будет собрание, так все сюда с поля и
заявятся, и Нава твоя заявится, если она на поле пошла, а куда ей еще по
тому переулку идти, хотя, подумавши-то, по тому переулку и не только на
поле попасть можно. А можно ведь...
Он вдруг замолчал и судорожно вздохнул. Глаза его зажмурились, руки
как бы сами собой поднялись ладонями вверх. Лицо расплылось в сладкой
улыбке, потом оскалилось и обвисло. Кандид, уже шагнувший было в сторону,
остановился послушать. Мутное лиловатое облачко сгустилось вокруг голой
головы Слухача, губы его затряслись, и он заговорил быстро и отчетливо,
чужим, каким-то дикторским голосом, с чужими интонациями, чужим, не
деревенским стилем и словно бы даже на чужом языке, так что понятными
казались только отдельные фразы:
- На дальних окраинах Южных земель в битву вступают все новые...
отодвигается все дальше и дальше на юг... победного передвижения...
Большое разрыхление почвы в Северных землях ненадолго прекращено из-за
отдельных и редких... Новые приемы заболачивания дают новые обширные места
для покоя и нового продвижения на... Во всех поселениях... большие
победы... труд и усилия... новые отряды подруг... завтра и навсегда
спокойствие и слияние...
Подоспевший старец стоял у Кандида за плечом и разъяснял азартно: "Во
всех поселениях, слышал?.. Значит, и в нашем тоже... Большие победы! Все
время ведь твержу: нельзя... Спокойствие и слияние - понимать же надо... И
у нас, значит, тоже, раз во всех... И новые отряды подруг, понял?.."
Слухач замолчал и опустился на корточки. Лиловое облачко растаяло.
Старец нетерпеливо постучал Слухача по лысому темени. Слухач заморгал,
потер себе уши.
- О чем это я? - сказал он. - Передача, что ли, была? Как там
Одержание? Исполняется, или как?.. А на поле ты, Молчун не ходи. Ты ведь,
полагаю, за своей Навой идешь, а Нава твоя...
Кандид перешагнул через горшок с травобоем и поспешно пошел прочь.
Старца вскоре не стало слышно - то ли он сцепился со Слухачом, то ли
запыхался и зашел в какой-нибудь дом отдышаться и заодно перекусить.
Дом Кулака стоял на самой окраине. Замурзанная старуха, не то мать,
не то тетка, сказала, недоброжелательно фыркая, что Кулака дома нету,
Кулак в поле, а если бы был в доме, то искать его в поле было бы нечего, а
раз он в поле, то ему, Молчуну, тут зря стоять.
В поле сеяли. Душный стоячий воздух был пропитан крепкой смесью
запахов, разило потом, бродилом, гниющими злаками. Утренний урожай толстым
слоем был навален вдоль борозды, зерно уже тронулось. Над горшками с
закваской толкались и крутились тучи рабочих мух, и в самой гуще этого
черного, отсвечивающего металлом круговорота стоял староста и, наклонив
голову и прищурив один глаз, внимательно изучал каплю сыворотки на ногте
большого пальца. Ноготь был специальный, плоский, тщательно
отполированный, до блеска отмытый нужными составами. Мимо ног старосты по
борозде в десяти шагах друг от друга гуськом ползли сеятели. Они больше не
пели, но в глубине леса все еще гукало и ахало, и теперь было ясно, что
это не эхо.
Кандид пошел вдоль цепи, наклоняясь и заглядывая в опущенные лица.
Отыскав Кулака, он тронул его за плечо, и Кулак сразу же, ни о чем не
спрашивая вылез из борозды. Борода его была забита грязью.
- Чего, шерсть на носу, касаешься? - прохрипел он, глядя Кандиду в
ноги. - Один вот тоже, шерсть на носу, касался, так его взяли за руки за
ноги и на дерево закинули, там он до сих пор висит, а когда снимут, так
больше уже касаться не будет, шерсть на носу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11