Бабка оглушительно свистнула и захрапела снова. Я поднял подушку и
бросил ее на диван. От рухляди пахло псиной. Вешалка сорвалась с гвоздя и
висела боком. Я поправил ее и стал подбирать рухлядь. Едва я повесил
последний салоп, как вешалка оборвалась и, шаркнув по обоям, снова повисла
на одном гвозде. Бабка перестала храпеть, и я облился холодным потом.
Где-то поблизости завопил петух. В суп тебя, подумал я с ненавистью.
Старуха за стеной принялась вертеться, скрипели и щелкали пружины. Я ждал,
стоя на одной ноге. Во дворе кто-то сказал тихонько: "Спать пора,
засиделись мы сегодня с тобой". Голос был молодой, женский. "Спать так
спать, - отозвался другой голос. Послышался протяжный зевок. - Плескаться
больше не будешь сегодня?" - "Холодно что-то. Давай баиньки". Стало тихо.
Бабка зарычала и заворчала, и я осторожно вернулся на диван. Утром встану
пораньше и все поправлю как следует...
Я лег на правый бок, натянул одеяло на ухо, закрыл глаза и вдруг
понял, что спать мне совершенно не хочется - хочется есть. Ай-яй-яй,
подумал я. Надо было срочно принимать меры, и я их принял.
Вот, скажем, система двух интегральных уравнений типа уравнений
звездной статистики; обе неизвестные функции находятся под интегралом.
Решать, естественно, можно только численно, скажем, на БЭСМе... Я вспомнил
нашу БЭСМ. Панель управления цвета заварного крема. Женя кладет на эту
панель газетный сверток и неторопливо его разворачивает. "У тебя что?" -
"У меня с сыром и колбасой". С польской полукопченой, кружочками. "Эх ты,
жениться надо! У меня котлеты, с чесночком, домашние. И соленый огурчик".
Нет, два огурчика... Четыре котлеты и для ровного счета четыре крепких
соленых огурчика и четыре куска хлеба с маслом...
Я откинул одеяло и сел. Может быть в машине что-нибудь осталось? Нет,
все, что там было, я съел. Осталась поваренная книга для Валькиной мамы,
которая живет в Лежневе. Как это там... Соус пикан. Полстакана уксусу, две
луковицы... и перчик. Подается к мясным блюдам... Как сейчас помню: к
маленьким бифштексам. Вот подлость, подумал я, ведь не просто к
бифштексам, а к ма-а-аленьким бифштексам. Я вскочил и подбежал к окну. В
ночном воздухе отчетливо пахло ма-а-аленькими бифштексами. Откуда-то из
недр подсознания всплыло: "Подавались ему обычные в трактирах блюда,
как-то: кислые щи, мозги с горошком, огурец соленый (я глотнул) и вечный
слоеный сладкий пирожок..." Отвлечься бы, подумал я и взял книгу с
подоконника. Это был Алексей Толстой, "Хмурое утро". Я открыл наугад.
"Махно, сломав сардиночный нож, вытащил из кармана перламутровый ножик с
полсотней лезвий и им продолжал орудовать, открывая жестянку с ананасами
(плохо дело, подумал я), французским паштетом, с омарами, от которых резко
запахло по комнате". Я осторожно положил книгу и сел за стол на табуретку.
В комнате вдруг обнаружился вкусный резкий запах: должно быть, пахло
омарами. Я стал размышлять, почему я до сих пор ни разу не попробовал
омаров. Или, скажем, устриц. У Диккенса все едят устриц, орудуют складными
ножами, отрезают толстые ломти хлеба, намазывают маслом... Я стал нервно
разглаживать скатерть. На скатерти виднелись неотмытые пятна. На ней много
и вкусно ели. Ели омаров и мозги с горошком. Ели маленькие бифштексы с
соусом пикан. Большие и средние бифштексы тоже ели. Сыто отдувались,
удовлетворенно цыкали зубом... Отдуваться мне было не с чего, и я принялся
цыкать зубом.
Наверное, я делал это громко и голодно, потому что старуха за стеной
заскрипела кроватью, сердито забормотала, загремела чем-то и вдруг вошла
ко мне в комнату. На ней была длинная серая рубаха, а в руках она несла
тарелку, и в комнате сейчас же распространился настоящий, а не
фантастический аромат еды. Старуха улыбалась. Она поставила тарелку прямо
передо мной и сладко пробасила:
- Откушай-ко, батюшка, Александр Иванович. Откушай, чем бог послал,
со мной переслал...
- Что вы, что вы, Наина Киевна, - забормотал я, - зачем же было так
беспокоить себя...
Но в руке у меня уже откуда-то оказалась вилка с костяной ручкой, и я
стал есть, а бабка стояла рядом, кивала и приговаривала:
- Кушай, батюшка, кушай на здоровьице...
Я съел все. Это была горячая картошка с топленым маслом.
- Наина Киевна, - сказал я истово, - вы меня спасли от голодной
смерти.
- Поел? - сказала Наина Киевна как-то неприветливо.
- Великолепно поел. Огромное вам спасибо! Вы себе представить не
можете...
- Чего уж тут не представить, - перебила она уже совершенно
раздраженно. - Поел, говорю? Ну и давай сюда тарелку... Тарелку, говорю,
давай!
- По... пожалуйста, - проговорил я.
- "Пожалуйста, пожалуйста"... Корми тут вас за пожалуйста...
- Я могу заплатить, - сказал я, начиная сердиться.
- "Заплатить, заплатить"... - Она пошла к двери. - А ежели за это и
не платят вовсе? И нечего врать было...
- То есть как это - врать?
- А так вот и врать! Сам говорил, что цыкать не будешь... - Она
замолчала и скрылась за дверью.
Что это она? - подумал я. Странная какая-то бабка... Может быть, она
вешалку заметила? Было слышно, как она скрипит пружинами, ворочаясь на
кровати и недовольно ворча. Потом она запела негромко на какой-то
варварский мотив: "Покатаюся, поваляюся, Ивашкиного мяса поевши..." Из
окна потянуло ночным холодом. Я поежился, поднялся, чтобы вернуться на
диван, и тут меня осенило, что дверь я перед сном запирал. В растерянности
я подошел к двери и протянул руку, чтобы проверить щеколду, но едва пальцы
мои коснулись холодного железа, как все поплыло у меня перед глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12